Их уважают и побаиваются. Такой "тяжеловес" может блатарей пристукнуть запросто и их за людей не считает.
В двадцатых годах на Вишере таким прославленным тяжеловесом был медвежатник Майеровский, Першин-Майеровский. Уже позднее, в тридцатых годах, Майеровский ограбил Московский кожевенный институт, взломав там несгораемый шкаф, совершил подряд несколько ограблений. Майеровский работал в Ростокине заведующим гаражом. Его арест и прошлые подвиги описывала "Правда".
Я знал Майеровского хорошо. Он был грамотен и получил кое-какое образование. Родной брат его, как говорили, был одним из видных работников ОГПУ. Черноволосый, лет тридцати, Майеровский работал дневальным в одной из лагерных рот. Был любитель поговорить о прочитанных книжках и художник неплохой, очень способный акварелист. Все, что рисовал - а он рисовал много, - было порнографического содержания. У меня был даже от него подарок - акварель на промокательной толстой бумаге, Майеровский подарил ее вместе с рамочкой, снабженной занавеской, но однажды, вернувшись домой, я не нашел под занавеской картины - кто-то взял на память.
В самом конце двадцать девятого года Майеровский был арестован и послан в ШИЗО за подделку собственноручных записок Ивана Гавриловича Филиппова в магазин на вино. Магазин был общий - для вольных и заключенных. Старику Филиппову был предъявлен магазинный счет на какое-то несусветное количество самого дорогого вина, которое было выдано магазином по запискам Филиппова. Филиппов, тяжелый сердечный больной, и капли вина не пил, а в магазин посылал только в одно из воскресений - за вином для гостей. Но еще до того, как началось следствие, Филиппов потребовал к себе "свои" записки из магазина.
- Все мои, - сказал он, внимательно пересмотрев бумажки.- Выпустите Майеровского.
Клуба в лагере не было (клубная деятельность началась с "перековки"), и каждый вечер, незадолго до отбоя, жаждущие "хавать культуру" собирались возле третьей роты, где жил Пименов, уже пожилой блатарь. Он долго себя упрашивать не заставлял и пел приятным тенорком "Соловецкое":
Каждый год под весенним дождем
Мы приезда комиссии ждем… и многое другое, сложенное тут же, на Вишере. Он был импровизатор, частушечник, лагерный Гомер, творец эпоса.
"Классическое" пение исполнялось тоже блатарем, помоложе Пименова. Фамилия его была Рахманов.
Помню я ночку осеннюю, темную -
В легких санях мы неслися втроем… и прочая блатная классика.
Пел Рахманов и "фраерские" песни - "Кочегара", "Подружку". Тенор у него был отличный, толпа всегда собиралась возле завалинки, где напевал Рахманов.
В хорошую погоду пели чуть ли не каждый день и только блатные.
Перековка и все, что стоит за словом "Беломорканал", еще не нашло себе правильной оценки ни со стороны юристов, ни со стороны писателей.
Перековка - не только яркий пример догмы мертвого теоретического построения (чудодейственное воспитание трудом, благотворное влияние среды и т. д., по политграмоте Коваленко), в жертву которому приносились жизни и души людей.
Начальники-практики давно знают цену этой перековке.
Это и яркий пример лицемерия, призванного скрыть далеко идущие цели.
Перековка ворами была разгадана с первого дня.
Проценты перековывания были не большими, чем обычный процент "завязавших", "сук" и т. д.
Воровские кадры были не только сохранены, но небывалым образом укреплены перековкой. Каждый блатарь был готов перековаться и явиться "Коськой-капитаном" из погодинских "Аристократов". Блатари очень живо чувствуют "слабину", дырку в том неводе, который власть пытается на них набросить.
Какой начальник рискнет связываться с блатарем, если тот решил перековаться, требует перековаться? Какой лагерный начальник, будучи убежден, что перед ним - обманщик, лжец, рискнет не выполнить приказа свыше, "новой установки", о которой блатари осведомлены не хуже лагерного начальства?
Такому "начальничку" (блатари их так и зовут в глаза и за глаза -"начальнички") блатари не будут давать никаких взяток. Они будут требовать "свое": они хотят перековаться, они требуют внимания, помощи. Они и сами могут оказать помощь. Ведь, по мнению правительства, они - "друзья народа".
Пресловутая 35-я статья превратилась из клейма в подобие медали.
А уж начальники-новички, необстрелянная в лагерной работе молодежь, те и впрямь видят в каждом блатаре Костю-капитана.
И выходит, что отличить "случайного преступника" от злостного рецидивиста необычайно трудно, практически невозможно.
Этим пользуется преступный мир. Нужен процент? Вот справка, что я целый год каждый день выполняю по 200% нормы. Справка с подписями и печатями. Ведь по поводу каждой справки не будешь вести особое следствие. Да и следствие ни к чему не приведет - все подписавшие справку подтвердят все и лично, ибо и они боятся блатарей больше, чем автора перековки.
Так рождается и царствует пресловутая туфта. Так рождается поговорка:
Без туфты и аммонала
Не бывало бы канала.
Начальство видит явную ложь - все лодыри, все профессиональные тунеядцы представили справки: на высокий паек, на высокий процент.
В забоях начинают играть на "кубики" с бригадирами. Но "кубики", то есть выполнение плана, поставленные на карту в буквальном смысле слова, - это еще небольшое зло.
Хуже то, что пять блатарей представили фальшивую, завышенную справку. Значит, у кого-то (у "чертей", у "мужичков") надо убавить, чтоб свести больше нормировщику, мастеру, десятнику.
Значит, кто-то должен мучиться, обрабатывая блатарей, которые ведь будут из-за своих высоких процентов представлены и на досрочное освобождение.
Ведь всю эту механику блатари понимают очень хорошо. Оказывается, можно не работать, получать благодарности, и высокий паек, и зачеты рабочих дней. И досрочно освобождаться. Трудовой подвиг блатаря.
Перековка открыла, что унизительность принудительного труда - сущие пустяки, пережитки наивного XIX века, что из заключенного можно не только и не столько "выбивать" работу, а лишь достаточно ударить по животу и угрозой голода заставить арестанта работать, перевыполнять план. Довольно сентиментальностей. Заключенные будут сами пожирать друг друга, сами будут охранять друг друга - выписывать наряды, проверять, давать и принимать работу.