- Почему это?
- А они к таким врачам не ходили и не ходят, телевизор не смотрят, радио не слушают. Зато остальные верят в самих себя и в некие демократические ценности. Медицинский бизнес вышел на новейший уровень развития. Медики-демократы! Самые управляемые люди на свете! Давида мне в рекламных целях бесплатно сделали! Помнишь, как по-учёному зовутся историки Средневековья? Медиевисты. А знаешь, кого народил ваш народ, ну, как называются спецы, которые тут средний класс выращивают на свою голову? Медиетологи. Смешно, правда?
- Бабуль, а бабуль! Ты поэтому хочешь поскорее мотануть отсюда, а? Признавайся!
Но тут вернулся Давид, и мы сменили тему, чтобы не пугать новорождённого патриота известием о том, что у него никогда не было деревенского детства, и что его воспоминания о парном молоке и капусте есть в некотором смысле фантомные клеточные боли покойного академика, всю земную жизнь изучавшего русский фольклор, историю и культуру.
- И когда я это увидела, то испытала чувство восторга, - громко сказал бабушка. - Португалия!.. Фатима!
- Что ты увидела? Что испытала? Кто такая Фатима? - застрочил Давид. - Говори! Хочу знать!
Бабушка подмигнула мне и как бы продолжила:
- Фатима - это селение. Туда Богородица приходила. А мы с Петром позже... Пришли мы на Воса do Inferno. Вода вымыла из огромной скалы объем, в который страшно заглянуть, и получилось ущелье дьявола. Однако на его каскадных парапетиках шириной сантиметров эдак в сорок лежат и целуются любовные парочки. Слава Богу, в стране нет преступности.
- Почему нет? - удивился Давид. - И, кстати, почему они целуются прилюдно?
Не подумав, бабушка ляпнула, что в Португалии демократия, и вот поэтому.
Давид взвился:
- Демократия порочна! И главный изъян её, - тут он сардонически ухмыльнулся, - в том, что только партия, лишённая власти, знает, как управлять страной. Демшиза.
Желая смягчить образованного собеседника, бабушка перевела, как ей показалось, тему:
- Я тут же вспомнила большой мост в Люксембурге, по аналогии. Представьте, дорогие мои, ущелье - широкое и глубокое, метров сто в глубину. На дне - река, по берегам дома, люди живут обычной городской жизнью. Местные самоубийцы очень полюбили это место. Вскоре жители ущелья стали жаловаться властям, что к ним на крышу, а то и прямо на стол, частенько падают свежие самоубийцы - или уже покойные или вот-вот... Всё-таки сто метров. Пришлось властям города построить забор трехметровой высоты вдоль моста. Помогло. Самоубийцам лень преодолевать такие заборы, им бы побыстрей, пока не раздумали.
Давиду это показалось чрезвычайно смешным, он расхохотался, представив себе торопливость прыгунов с большого моста в Люксембурге, но потом сказал:
- Самоубиваться - непатриотично. Убил бы гадов. На площади.
- О да, - примирительно сказал бабушка. - Публичная казнь - лучшее средство от суицида. Но вернемся в Португалию. Уверена, что это не место для самоубийц: слишком атлантичен океан, слишком португален порвейн. Лежат они парочками на узеньких бордюрчиках над кипящими волнами океана и кротко целуются, будто бы гравитация всем им выдала по гарантийному талону на бессмертие в рамках их персональных любовных программ. И ангелов на подстраховку.
- Великолепные идиоты! - расхохотался Давид. - Любить родину гораздо выгоднее, чем целоваться над пропастью. Абсолютно убеждён.
- А ты попробуй, - задиристо сказала я под благосклонным взглядом бабушки.
- Целоваться? - ещё пуще развеселился Давид. - Да я вообще девственник! Секс уносит энергию народа в чёрную дыру. Секс опасен.
Мы с бабушкой промолчали. Биофирма медиетологов славно поработала. Патриот, считающий себя девственником, полный воспоминаний о деревенском детстве, весь в парном молоке и капусте, - славный парень получился наш новый Давид. Я, грешная, подумала: вот и Петра бы перековать в натуральные принципиальные девственники. И никаких тебе оксан-ирин ни под манишкой, ни в Эстонии.
Расслышав мои грешные мысли, бабушка больно двинула мне ногой под столом. Я сразу же залопотала в тон:
- Национальная кухня Португалии: мои мечты на моей тарелке. Никогда не забуду. Мы с Петром смотрели в окно ресторана. Океан ледяной. Серфинг и лавсторщики. Пара с голой грудью и пара с прощальным поцелуем...
- О чём ты? - не понял Давид. - Как это пара с голой грудью? Одна грудь на пару?
- Ой, прости, увлеклась. Повторяю: в окно виден пляж. Холодная вода Атлантики не пугает лишь серфингистов. Они приезжают на берег, мужчины идут в воду, а женщин, поцеловав, оставляют на песке. Женщины раздеваются до трусов, а грудь голая и загорает. Серфингисты, как по команде, целуют девушкам соски, гладят по умащённым спинам и уходят прыгать на досках по волнам. Очень романтично.
- Тоже непатриотично! - восклицает Давид. - А вдруг мужчины разобьются? Женщинам не от кого будет рожать новых детей! Убил бы гадов. Что за бред эта ваша Португалия! А вы что - вдвоём с одним Петром ездили?
- Почти. Понимаешь, - поясняю, - они умеют плавать. А целование голых сосков на пляжах - это общий ритуал. В Португалии к женщинам относятся очень почтительно. Голые соски не пошлость, а национальная традиция. Никто чужой не подойдёт к голой женщине, если видел, что грудь ей уже поцеловали. У них аборты запрещены, поэтому с женщинами церемонятся всерьёз. Понял? А что до Пётра - он один. На всех. Понял? Допетрил?
- Нет, - честно сказал патриот. - А как у них относятся к живой природе? А проституция у них есть?
- Господи, - застонала бабушка, - откуда ты набрался такой лексики? Ну, хорошо, ладно, у них любят природу. Живую. На берегу океана живут вечно голодные, нелюдимые, тощие коты с треугольными мордашками, непрерывно пожирающие атлантическую рыбу. Но они свободны и не хотят иной жизни, поскольку в иной разновидности жизни кошкам дают сушёный корм. В зоомагазинах продаются серо-голубые пушистые котята с квадратными от пуха мордашками. Всё удовольствие, включая решётки, за шестьсот долларов. Чуешь разницу?
- Коты не понимают патриотизма, - веско доложил Давид. - Особенно пушистые, магазинные. Мне понравились твои прибрежные, с треугольными мордами. Они любят свою родину. Ты не сказала про девок. Есть проституция?
- А что? - спросила я. - Есть идеи, как отучить мир от этого зла?
- Конечно! - Давид ухмыльнулся. - Когда я стану лидером партии, страны и... так далее... я введу новый закон.
- Многие пробовали, - напомнила я.
- Чушь. Я поставлю себе на службу технический прогресс.
Беседа не складывалась. Давид получился туповат. Оголтелось опять же. Какой-то нереспектабельный у него был патриотизм.
Прибрежнотреугольномордый. Сапожно-митингово-лаково-картинный.
Бабушка продолжила тихим ангельским голосом, словно баюкая каждое слово:
- Всё удивительно в Португалии. Фатима... Впрочем, это я так. Всё там - цветёт... Красные черепичные крыши, цветы на стенах. Пётр и я, мы так радовались тогда всему свету, мы любили саму любовь... Мы проезжали мимо частного дома: во дворе ходили частные лошади, холеные и прекрасные.
- Частные? - Давид потемнел. - Частные?!!
- Мы чуть не заплакали, вспомнив отечественную лошадь-побирушку, которая дежурит у одного шлюза на канале имени Москвы. Каурая. Глаза, как чёрные лимоны. По расписанию теплоходов приходит на парапет и просит поесть. Я дала ей арбузную корку. И все пассажиры дали ей корки, булки, яблоки... Глаза, как чёрные блестящие лимоны, смотрели на меня внимательно, и мне было страшно, что лошадь прочтёт мои мысли. Даже Пётр, уж на что сухарь, проникся жалостью...
- Опять какая-то чушь! - вскипел Давид. - Чёрные лимоны! Гнилые что ли? Декадентство какое-то. И что за страна, у которой даже лошади побираются?