Когда Зард услыхал от Моабада эти слова, он ему ответил:
— О великий владыка, что превыше солнца! Не кручинься, печаль повергает человека в болезнь. Нет такого человека на земле, на которого бы ты мог так слезно жаловаться. И стоит ли тебе горевать из-за женщины! Если даже она умеет колдовать, как злой див, — она не уйдет из моих рук. Я ее так запрячу, что и ветер до нее не доберется и солнце с луной ее не увидят. Вис не узрит человеческого лица и не услышит человеческого голоса. До твоего приезда я буду держать ее в той крепости. Если повелишь, я так спрячу твою красавицу, как скупой прячет серебро; я буду с ней так любезен, как с душой, и не пущу ее никуда, как гостеприимный человек — гостя.
Шахиншах тотчас же, в сопровождении семисот избранных воинов, повез царицу Вис в крепость Ашкуптидеван, расположенную на такой высокой горе, что вершина ее достигала неба. Ночью вместо свечей ее освещали звезды, гарнизон крепости был на пиру у луны, вместо огня крепость согревалась солнцем. Когда Моабад заключил Вис в крепость, к небесному солнцу прибавилось другое солнце, и от блеска ее лица крепость уподобилась расцветшему фруктовому саду. Вис и ее кормилицу заключили в крепость, заперли и запечатали пять дверей. Крепость Моабад поручил Зарду, а ключи и печать взял с собой. Оставил им сокровищ, сколько было потребно, а пищу и питье — в количестве, достаточном даже на сто лет. Для развлечения у Вис было все, не хватало ей только Рамина.
Затем Моабад вернулся снова в Морав и стал снаряжаться в поход. Он взял с собой бесчисленное множество воинов, и все это были отборные войска, лучше которых не было в стране Вежан.
Все радовались, кроме Рамина. Его же от бремени любви бросило в жар: он потерял надежду на встречу с Вис, ему надоело жить, днем он изнемогал от страданий, а ночью сон бежал от него. Воля его ослабела, печень наполнилась кровью, и сердце пожирал огонь; он так исхудал, что враги его радовались. У него не было другого утешения, кроме разговора со своим сердцем. Он ему говорил так:
«Кому дано было испытать такую неотступную любовь, которая полностью подчинила бы разум? Пока я горю в огне любви, не быть мне радостным. Ведь не раз меня язвили шипы любви, но теперь я в худшем положении, я пронзен ядовитой стрелой, я не могу терпеть разлуки с Вис ни одной минуты. Почему я не умер при расставании! Я ко всему равнодушен, и свет божий мне не мил! Раз возлюбленной нет со мной, лучше мне остаться без души. Мне жизнь нужна только для того, чтобы быть возле нее, а зрение, чтобы взирать на нее; язык мне нужен только для беседы с ней, а руки, чтобы служить ей. Теперь, когда злосчастная судьба разлучила нас, что может меня радовать?»
Так жаловался и стонал Рамин. Вдруг он запел тихим голосом:
«О сердце, если ты любишь, вздыхай! Знай, что для влюбленного не будет правого суда, что влюбленного никто не жалеет, что никто не болеет сердцем за его горести. Если я стенаю, я прав: ибо ты разлучило меня с радостью и лишило меня солнца. Раны мои посыпали солью и дали мне пить желчь. Очи мои! Изливайте кровавые слезы! Не жалейте души моей. Невыплаканные слезы изнуряют тело, а дождь обогащает страну. От дождей из глаз моих увяло мое лицо, огонь горестей сжег сердце и опалил щеки мои расплавленным золотом. Хотя сказано, что мужчине не подобает плакать, но мне это под стать, ибо я вспоминаю разлуку с несравненной возлюбленной».