— Спит вроде, — удивилась она. — Неужели его промедол так быстро успокоил?
— Нет, — сказал Таран, показав бутылку. — Я ему для «кайфа» вот этого добавил.
— Дай и мне отхлебнуть, что ли? — Милка потянула лапу к пузырю.
— Нельзя! — испуганно произнес Юрка. — Это ж та самая отрава, от которой все как роботы становятся! Погляди на этих, что в клетках! Они ж как неживые, только дышат и глазами моргают.
— То-то я смотрю, что они нам не больно рады… — пробормотала Милка, наведя на узников фонарик. — Точно! Садят, как китайские болваны. Эй вы, подъем!
— Зря глотку дерешь, — пояснил Таран. — Они только Седого будут слушать.
— Ни хрена себе! — подняла брови Милка. — А ежели он не захочет им приказывать?
— Захочет! — убежденно заявил Юрка. — Как только он очухается, то будет такой же, как они. То есть никакой своей воли у него не будет. И если я ему прикажу, то выполнит все от и до без рассуждений. А после этого будет только меня слушаться.
— Вот оно что… — зачарованно произнесла Милка. — Это что, небось опять Дядя Вова нахимичил?
— Не знаю точно. Но очень может быть, что и так… Хотя сам он, конечно, не химик, а просто бандюга, но наверняка эту дрянь по его заказу делали. Какие-нибудь по-настоящему ученые специалисты.
— И долго этот Седой храпака задавать будет? — поинтересовалась Милка.
Таран наморщил лоб, силясь припомнить, сколько продолжался «сонный период» хотя бы у Полины. Получалось, что не менее двух часов. Потом она проснулась, но стала управляемой и послушной, как машина.
— Часа два, наверно, — ответил он. — А может, и больше…
— Е-мое! — вскричала Милка. — Это почти десять утра будет, светлым-светло! Нас собровцы в два счета отловят! Или, может, прикажешь тут до следующей ночи загорать? Хрен поможет! Если Седого тут поблизости машина ждет, то они ее нашарить успеют, а потом и до нас доберутся.
Во всем этом эмоциональном выступлении присутствовала железная логика.
— Ну а ты чего предложишь? — проворчал Таран.
— Оставить их здесь. И Седого, и остальных. А самим идти отсюда по трубе и до своих добираться. Пока темно, глядишь, проскочим через оцепление.
— А потом как, пешкодралом? — съехидничал Юрка. — Клево придумала, биомать! До дивизии отсюда — пилить и пилить. По дорогам не больно пройдешься — сразу кто-нибудь приметит в такой навьючке. Через лес, что ли, отправишься, по пояс в снегу?
— Думаешь, что Седой нас прямо к своей «уазке» выведет? — прищурилась Милка. — Не надейся, милый! Либо ее менты оприходуют, как я уже говорила, либо его друганы, которые там дожидаются, сами додумаются слинять. Кстати, если мы сейчас пойдем, то можем ее и застать еще…
Таран был уже готов согласиться, но все же сказал:
— Ладно, ты доделай ему шины, а потом видно будет…
— Хрен с тобой — доделаю! — Милка-взялась возиться с дощечками и бинтами.
То ли она в процессе этой возни чего-то дернула, то ли прижала слишком сильно, но уже под самый конец процедуры Седой, вроде бы беспробудно спящий, должно быть, почуял боль и очнулся. Без стона, без крика. Просто открыл глаза и моргнул.
— Никак очухался? — удивилась Милка. — А ты, Юрик, говорил: «Два часа!» Ну, что развалился, Седой? Вставай на ножки!
Последние две фразы «Зена» произнесла чисто издевательски, но Седой принял их за чистую монету, после чего, к вящему изумлению «мамонтов», оперся на локти, согнул ноги в коленях — благо шины были наложены только от колен до лодыжек! — и встал на свои перебитые ходули. Таран и Милка дружно вылупились на это чудо.
— Как же он стоит? — пробормотала Милка. — С такими ранами месяца по два лежат. А сейчас он вообще должен был от шока свалиться — это ж дикая боль!
— Просто он уже как робот стал, — приглядываясь к глазам Седого, произнес Юрка. — Короче, Седой никакой боли не чувствует. Теперь он только тебе подчиняться должен. Соображаешь?
— Страшно мне чего-то… — пробормотала Милка. — Вдруг чего-то не то скажу, а он набросится?
— Тогда скажи ему: «Ты подчиняешься Юре!» И я буду им командовать.
— Ты…подчиняешься…Юре… — слегка заикаясь от волнения, выдавила Милка, хотя ни робостью, ни застенчивостью до сих пор не страдала.
— Понял, — механическим голосом ответил Седой, и от этого необычно звучащего тембра Милка аж вздрогнула.
Теперь настал черед волноваться самому Тарану, тоже, как известно, мальчику не очень пугливому. То, что Седой произнес слово «понял», еще не означало, что он действительно будет подчиняться. И вообще было неясно, как он себя поведет. Юрка очень некстати припомнил, что помимо тех пятидесяти грамм водки с порошком неизвестного названия, которыми он напоил Ивана Андреевича, Милка вколола Седому промедол. А это тоже наркотик. Иными словами, у него в организме сейчас целый букет по жилам бегал. И неизвестно, как оно там, внутри, между собой будет взаимодействовать. Но Таран все же собрался с духом и выговорил: