— Хорошо, что не хуже всех, — сказала Катерина.
И они пошли, растянувшись в цепочку.
И когда подошел автобус, и когда сели мать с отцом, и когда автобус, фырча и набирая обороты, отошел, Витеньке было хорошо, что он остался, а они уехали. Но когда автобус скрылся за выпуклостью шоссе, а Витек повернулся в сторону проселочной дороги, в сторону деревни, чтобы идти назад, вдруг показалось бессмысленным и невыносимым идти через этот взгорок, возвращаться к дедушке и бабушке, в сиротливую эту деревню, зажатую зимними лесами, засыпанную снегом, отгороженную от всего мира. Небо стояло низкое, набрякшее мертвыми тучами, в отеках и красноватых ссадинах. Он даже не поверил в такую быструю перемену в настроении, но это было так. Он ускорил шаги, разогрелся на ходу, отвлекся немного ходьбой, а войдя в дом и не ответив на бабушкины вопросы, проводил ли он отца с матерью, сказал:
— Бабушка, я тоже поеду.
— Когда поедешь?
— Сейчас.
— Что это надумал, внук? — спросил дед. — Не мать ли приказала?
— Да нет, дедушка, я просто вспомнил, что мне срочно надо по делу. Забыл, а по дороге вспомнил.
— Вспомнил — поезжай. Ружье, Витек, я подарил тебе, так что твое оно, хочешь — забирай, хочешь — оставляй тут. Хотя что же, брать нельзя, ты не имеешь права на ружье, только членам общества можно. Пускай висит.
— А ты, дедушка, член общества?
— Выбыл, перестал платить.
— Значит, и ты не имеешь права?
— Не имею. Теперь уже не имею.
— Ну, ладно, я пошел, до свидания, дедушка, до свидания, бабушка.
Витек бросил в рюкзак книжки свои, попрощался за руки с дедом и бабой Олей и вышел, почти выскочил из дома, спрыгнул со ступеньки порога, хлопнул калиточкой, без оглядки сразу перешел на рысь, как застоявшийся молодой иноходец.
Конечно же, он помнил. Все эти дни. То и дело вспоминал. Но когда вспоминалась Марианна, обязательно тут же рядом вставала Эмилия. Эмилия постепенно изменялась при воспоминании. Сейчас Витенька опять думал о них, перебирал их в подробностях, и сегодня Эмилия уже не казалась ему омерзительной. Он знал, что она гадость, но это он знал, тогда так чувствовал, тем утром, а теперь, хотя и знал, по не чувствовал так, чувствовал, что ему хочется к ней, просто очень хочется. С Марианной ему хотелось точно так же, как с этой Эмилией, но с Марианной вот что. Если она сама подойдет и скажет, тогда он постарается забыть этого Вадима и вообще все плохое. Он думал о них и не заметил, как добежал, как подошел автобус. Он и в автобусе думал о них. Тут поспокойней было, отвлекали пассажиры, движение, думалось медленнее, спокойнее. Между прочим, вдруг вспомнил: зачем же он бежал, собственно, из Москвы? Почему так рвался в деревню? Почему? Только тут явилась в его памяти женщина, похожая на бабу Олю. Как же он совершенно забыл о ней? И когда вспомнил эту женщину, убиравшуюся в квартире Эмилии и называвшую Эмилию Емилкой, тогда вспомнил и то, зачем бежал в деревню. Ведь он бежал в деревню, чтобы там, в лесу где-нибудь, в глухом месте, хорошо, если бы ружье у деда нашлось бы, чтобы один на один, в полном одиночестве решить: надо ли продолжать эту грязную волынку или как Вовка… Вот зачем. Нет, значит, он другой, значит, он должен жить, он хочет к Эмилии и поедет к ней, может быть, даже сегодня. И вообще это «быть или не быть» надо выбросить из головы раз и навсегда, он другой породы, не Вовкиной. Думать надо о другом. Думать надо о смысле, о назначении. Не искать, есть смысл или нет смысла, а искать, в чем он. Когда он сошел на своей остановке, все в нем как-то успело определиться, и он с удовольствием чувствовал вокруг себя каменные громады домов, каменные проезды, каменные арки, с удовольствием шел в окружении строгих каменных линий, обрадовался городской луне, выползшей из тучи за каменным углом, а когда поднялся от проспекта на свою широкую, но коротенькую улицу, похожую на сквер, перед ним открылось оконтуренное мягкими огнями небесное сооружение университета. Все-таки нет, все-таки он городской человек. Человек большого города. Тут его родина, тут все, в том числе и смысл и назначение. Тут надо искать.
— Здравствуйте, я ваша тетя, — растянула с радостной улыбкой Катерина, открывшая дверь на Витенькин звонок. — Нагостился? Не поссорился?
— Нет, мама, домой захотелось. Мне никто не звонил?
— Звонят какие-то. — Голосом мать намекала на что-то, но сказать об этом не нашлась как. Повела кормить его. Отец тоже вышел на кухню, присел с сигаретой. Не морщился Витек, не отмалчивался, разговаривал нормально, только спешил отчего-то, ел быстро, запивал быстро молоком, руки быстро ходили, спешил куда-то.