— Не буду обременять, — сказал Роев после минутного молчания, поднялся и поблагодарил за чай.
— Что вы, — сказал я, — вы нисколько не обременяете!
— Что вы! — подтвердила Нина.
И Роев остался. Сначала он помог распутать Сашину снасть, а когда я отправился на свой берег, неслышно последовал за мной. На берегу так же неслышно уселся позади меня и тихонько сказал:
— Посижу маленько, если не обременю.
Я кивнул в знак согласия.
— Не обращайте внимания, — попросил он минуту спустя.
— Хорошо, — ответил я Роеву.
Опять шел этот мелкий полосатый окунек, плоская густера, редко попадался бледноглазый подлещик и еще реже — красноперый язь. На крупную рыбу я уже не надеялся, облегчил поплавок и был доволен тем, что клевало.
Конечно, я не мог не обращать внимания на Роева. Я чувствовал его затылком, спиной, а когда оглядывался, видел его круглые немигающие глаза и грустную в редкой бороде улыбку.
Два полузнакомых человека не могут сидеть молча на острове Аксай, на диком берегу Иргиза. Они должны хоть немного разговаривать. Мы тоже не могли сидеть молча и время от времени обменивались незначительными словами. В этом разговоре Роев кое-что узнал от меня, а я кое-что узнал от Роева. Я узнал, например, что рыба не боится человеческого голоса, поэтому можно разговаривать; что сазан видит человека на расстоянии десяти — шестнадцати метров, поэтому надо хорошо маскироваться и не надевать ничего яркого. Узнал также, что Роев излечивает радикулит в течение одной недели, а врачи или совсем не излечивают, или лечат этот радикулит годами. И еще узнал, что Роев смысл своей жизни видит не только в познании, как говорил он раньше, а скорее в том, чтобы нести людям добро.
Он приходил к нам каждый день. Иногда приходил даже ночью. Ночью спрашивал: «Спите?» Мы отвечали: «Спим». — «Ну спите», — одобрительно говорил Роев и исчезал. Днем он приносил молоко или раков. Но молоко и раки, как я заметил, были для него скорее всего поводом поговорить, пообщаться с живыми людьми, по которым, видно, тосковал он днем и ночью.
Вот он сидит передо мной, поджав под себя ноги, и что-то такое говорит, а я слушаю, смотрю на него и думаю: «Зачем же ты, странный человек, отгородил себя от людей?»
— Вы, — говорит Роев, — задали мне семнадцать вопросов. Я записал их и составил на них ответы. Будете уезжать, я передам вам эти ответы.
— Хорошо, — отвечаю я, и мне почему-то тревожно и грустно.
— Хочу показать вам один труд свой, — продолжает Роев.
— По ихтиологии?
— Нет, — улыбается Роев. — Не по ихтиологии. Труд называется «Этика, или Принципы истинной человечности».
— Философский?
— А-ха, — кивает мне Роев. — Труд еще не закончен, но я покажу вам часть.
Я уже привык к разносторонним занятиям Роева, к его непонятной осведомленности во всем и нисколько бы не удивился, если бы он объявил в ближайшую субботу о запуске с острова Аксай собственного спутника.
…В полдень за нашей ракитой послышался клекот мотоцикла. О! Приехал Бритвин. Горячий мотор чихнул напоследок и замолчал.
Бритвин кожаными перчатками сбил с себя пыль, снял очки и стал здороваться. Роев стоял в сторонке и радовался приезду инспектора.
Коляска мотоцикла была набита браконьерскими сетями, Железный инспектор где-то мотался все эти дни по своему участку, воевал с нарушителями. Попутно, по заданию обкома партии, он обследовал Прииргизье, готовил карту зарыбления водоемов уже существующих, а также тех, которые будут созданы по предложению Бритвина.
Из багажника были выгружены хлеб, картошка, лук, бутылки с пивом и спиртным, закупленным по моей просьбе.
Тихо и незаметно пришла Маня. Затевался праздничный обед. Роев отстранил женщин и всеми приготовлениями занялся сам. Все он делал споро, почти молниеносно.
На костре уже кипела уха, распространяя аромат по острову, в углях запекалась рыба из нашего дневного улова.
Бритвин, привалившись к дереву, спал. Может, он впервые спал за эти несколько дней своих разъездов.
Наконец был расстелен брезент, разбужен Бритвин, и на хлорвиниловом лоскуте начали появляться дымящаяся уха, печеная рыба, красные помидоры и красные раки. И пиво, охлажденное в Иргизе, и какие-то настойки из залежалых запасов заволжских сельпо. И возбужденный Роев, и с мутными от короткого сна глазами Бритвин, и сухая, как жердинка, Маня, и даже Сашок — ему было отпущено немного пива — все сдвинули наполненные стаканы и кружки.
— Поехали, — сонно сказал Бритвин.