Поспешить с выходом из тел меня и Мэдж заставили личные неприятности. Кстати, именно личные передряги подтолкнули многих ветеранов к тому, чтобы стать амфибионтами. Да, чтобы еще в те времена расстаться с телом, нужно было иметь веские причины. Ведь тогда это представлялось чистым безумием. Но у нас не было выбора. Тело Мэдж тяжело болело и могло в любой момент умереть. Понимаете, Мэдж могла в любой момент уйти от меня, а я прекрасно понимал, что один долго не протяну. Вот мы и изучили книгу Кенигсвассера и постарались освободить Мэдж от тела до того, как оно умрет. Я занимался вместе с нею, потому что мы бы очень скучали друг без друга. И мы успели, а могли и опоздать — ее тело умерло всего через шесть недель после нашей победы.
Вот так мы и получили право участвовать в ежегодном параде в День ветеранов. Это привелегия и положена далеко не всем, только тем пяти тысячам амфибионтов, которые первыми решились вести двойную жизнь. Мы выбрали судьбу подопытных морских свинок, потому что нам нечего было терять. Но наш опыт показал всем, как это приятно и надежно — быть афибионтом. Гораздо надежнее, чем из года в год цепляться за собственное тело, на каждом шагу подвергая свою жизнь опасности.
Время шло и причины покинуть свое тело нашлись у очень многих. Миллионы, а потом миллиарды людей отказались от тел и стали невидимыми и неуязвимыми. Уверяю вас, что мы не связаны никакими условностями, ни от кого не зависим и ничего не боимся.
Оставив тела, наши ветераны могут провести свое собрание на острие иголки. А вот в День ветеранов, когда нам приходится надевать тела, мы занимаем более 50 тысяч квадратных футов и, чтобы накопить силы для парадного шествия, съедаем более трех тонн еды. В этих парадах есть и плохая сторона — многие из нас простужаются, случаются вещи и похуже, вновь о себе дает знать злоба, особенно, если чье-то тело отдавило ногу соседу. А еще просыпается зависть, невмоготу многим, что его тело тащится в хвосте, когда кто-то вышагивает во главе процессии. И еще многое-многое другое, всего и не перескажешь.
Самому-то мне парады не очень нравятся. Когда наши тела попадают в эту толкучку, в нас просыпается все самое ужасное, как бы ни были добры наши души. В прошлом году, например, в День ветеранов выдалась такая жара, что хоть помирай. Конечно, люди выходили из себя, попробуйте-ка несколько часов проторчать в изнемогающих от жары и жажды телах.
Вот и со мной произошла неприятная история. Повздорили мы немного с командующим парадом, а он как закричит, что его тело сейчас как следует надает моему по башке, если мое еще раз собьется с ноги. И он бы выполнил свою угрозу, потому что у него, как у командующего парадом, было лучшее из тел этого года, если, конечно, не считать ковбоя, которого взял себе Кенигсвассер. Но меня так просто не возьмешь, я ему все высказал. Он как размахнется — а я, конечно, скинул тело и дал деру, даже не посмотрел, приложился он или нет. Пришлось ему самому тащить мое тело в хранилище.
Но как только я выбрался из тела, все моя злость сразу же улетучилась. Я немедленно во всем разобрался. Кто спрашивается, если он не святой, может быть по-настоящему добрым, разумным, находясь хотя бы пять секунд в теле, не говорю уже о подлинном счастье. Для людей в теле оно доступно только маленькими порциями. Но мне не довелось пока встретиться ни с одним амфибионтом, с которым не было бы легко, весело, просто и бесконечно интересно. Естественно, если он в этот момент не находится в теле. Но стоит им влезть в какое-нибудь тело, идиллия сразу заканчивается, просто наваждение.
Впрочем, тайны здесь нет, стоит вам войти в тело, на вас сразу начинает воздействовать химия — железы заставляют ваше тело возбуждаться, беситься, а может быть и драться, они пробуждают аппетит, сводят вас с ума от любви и ненависти.
Совершенно невозможно предсказать, что на вас накатит в следующую минуту.
Вот почему я никогда не сержусь на наших противников, на тех людей, которые до сих пор выступают против амфибионтов. Есть ведь и такие, кто никогда не покидает своего тела и не собирается этому учиться. Конечно, это их личное дело, но они хотели бы запретить это и другим, им зачем-то надо загнать всех амфибионтов в тела и держать их там, как в тюрьме.
После моей стычки с командующим парадом, мне уже не хотелось возвращаться в тело, а Мэдж последовала за мной, немедленно покинув свое тело, находящееся в рядах Женского Батальона. И мы вдвоем, крайне довольные тем, что для нас этот парад уже закончился, решили отправиться посмотреть на противников. По-моему, ничего интересного в наблюдении за ними нет. Но Мэдж нравится разглядывать новые женские наряды. Женщины из числа наших противников, обреченные до конца своих дней носить одно, предоставленное им природой, тело, вынуждены менять одежду, прически и косметику гораздо чаще, чем это принято у нас в телохранилищах.
Капризы моды меня никогда особенно не интересовали, а все остальное, что приходится видеть и слышать на территории противника, производит такое тягостное впечатление, что, наверное, и чучело бы покинуло свой пост, только бы не слышать эти разговоры.
Как правило, противники амфибионтов любят порассуждать о старомодном способе продолжения своего рода. А на мой взгляд, это самое нелепое, самое смешное, самое неудобное занятие, которое только можно себе вообразить, особенно, если сравнить этот способ с тем, что практикуется у нас, амфибионтов. А если разговор у них заходит о чем-то другом, можно поспорить, что они толдычат о хлебе насущном, то есть о жратве. Или, если сказать по-научному, о тех химических соединениях, которые они вынуждены запихивать в себя, чтобы их тело сохраняло работоспособность. А вот еще часто встречающиеся темы разговоров: страх и то, что мы когда-то называли политикой предпринимательская политика, социальная политика, государственная политика…
Мне кажется, что больше всего наши противники ненавидят нас именно за то, что мы можем в любой момент подсматривать за ними, а они могут нас видеть только тогда, когда мы перебираемся в тела. Может быть из-за этого они нас страшно боятся, хотя бояться амфибионтов — все равно что бояться восхода солнца. Мы ни на что и не претендуем, пусть весь мир принадлежит им, разве что кроме телохранилищ. Но они жмутся друг к другу, как будто ждут, что мы вот-вот спикируем на них с небес и учиним над ними кровавую расправу.
У наших противников везде установлены приспособления, которые должны, по их представлениям, обнаруживать амфибионтов. Честно говоря, эти приборчики гроша ломанного не стоят, но, установив их, противники чувствуют себя спокойнее. Можно подумать, что они окружены превосходящими силами врага, и только их выдержка и способность оказывать достойный отпор, позволяют им выжить. Еще они очень любят науку — их любимое занятие — похваляться друг перед другом своей постоянно прогрессирующей наукой. Они почему-то очень радуются, что у нас нет ничего подобного. Впрочем, если наука — это производство новых видов оружия, то тут они правы, это уж точно.
Вообще-то, у нас идет с ними война. Мы-то, естественно, ни о каких военных действиях и думать не желаем, разве что держим в тайне месторасположение наших телохранилищ и мест, где устраиваем свои парады. Сражения для нас сводятся к тому, что мы просто выходим из тел всякий раз, когда они устраивают воздушный налет или запускают баллистическую ракету.