Официальным языком конференции был сделан французский (на котором говорил С. Ю. Витте), дополнительным — английский (на котором свободно изъяснялся выпускник Гарварда Ютаро Комура). С. Ю. Витте говорил тихо, но быстро. Иногда переводил сам себя — скажет фразу по-французски, затем переведет ее на русский язык. Никаких перекуров — дымили прямо в зале. Особенно много курил С. Ю. Витте.
Накануне первого дня переговоров С. Ю. Витте сделал свое знаменитое предложение об открытии заседания конференции для представителей прессы всех направлений. Евгений Викторович Тарле, находившийся во время портсмутских переговоров в Париже и внимательно следивший за английской, французской и американской прессой, на всю жизнь запомнил «то колоссальное впечатление, которое произвело на весь мир это изумительное по своему широчайшему, неслыханному либерализму заявление главы русской делегации»81. С. Ю. Витте в данном случае действовал без всякого риска, ибо хорошо знал, что его японские партнеры ни за что на это не пойдут.
Первым официальное заявление сделал барон Ю. Комура — инициатива в переговорах как-никак принадлежала японцам. По писаному тексту он произнес: Япония готова сделать все, «чтобы достигнуть мирного соглашения»82. После этого русской делегации вручили листок с японскими условиями мира. Глава японской делегации просил письменный ответ, на что русские ответили согласием.
Предложения Японии были немедленно переданы шифрованным текстом по телеграфу в Петербург на имя В. Н. Коковцова: «Предъявлены требования. Преобладание Японии в Корее, эвакуация Маньчжурии, уступка Сахалина, Квантуна, южной ветви до Харбина, уплата контрибуции в размере стоимости войны, выдача судов в нейтральных портах, ограничения морских сил, льготы в морских промыслах. Ответ, понятный вам по существу, скоро последует»83.
На совещании членов делегации С. Ю. Витте заявил, что необходимо дать ответ возможно скорее, еще до получения заключения из Петербурга. Если ждать ответа, то дело вообще затянется «…благодаря нашей нерешительности и обычным бюрократическим промедлениям».
При обсуждении проекта ответа Д. Покотилов предложил затеять дискуссию с японцами о защите прав частных лиц и компаний в Маньчжурии. С. Ю. Витте решительно отмел прочь идею перевести споры в область частностей: «В Маньчжурии частных русских предприятий, в действительном значении этого слова, нет, а… подобные возражения и оговорки с нашей стороны дадут повод к пререканиям и к обвинению нас державами в несговорчивости и в неискренности. Нужно, напротив, действовать возможно шире в вопросах, не представляющих для нас существенного значения, отстаивать действительно важные условия и показать нашу сговорчивость с тем, чтобы, в случае разрыва, вина пала на японцев»84. Его занимал вопрос: как бы заинтересовать японцев перспективой установления прочных добрососедских отношений с Россией?
Ответ на японские предложения было поручено составить Шилову и Покотилову; профессору Мартенсу — перевести его на французский язык.
Уже 29 июля текст японских предложений был напечатан в бостонских газетах в редакции, весьма близкой к оригинальной. И. А. Коростовец подозревал, что тут не обошлось без С. Ю. Витте: накануне он подозрительно долго общался с представителем агентства «Associeted Press».
30 июля после завтрака секретарь делегации засел за расшифровку полученных телеграмм. В одной из них высказывалось высочайшее повеление отказаться по пяти японским предложениям: о Сахалине, контрибуции, Южноманьчжурской железной дороге, военно-морских судах и рыболовных правах. «Как-то странно читать телеграмму с указаниями по вопросам, которые уже решены здесь третьего дня самим Витте. Непонятным представляется, почему в числе неприемлемых условий значится также уступка южноманьчжурской ветви и предоставление рыболовных прав на нашем побережье. По-видимому, в Петербурге думают, что японцы хотят мира во что бы то ни стало и готовы на все уступки, или же там хотели поставить Витте и Розена в затруднительное положение. Во всяком случае, если в Петербурге рассчитывают на последнее, то ошибаются. Насколько я мог заметить, петербургская несговорчивость не произвела на Витте серьезного впечатления»85. Тут же шифрованной телеграммой полетело сообщение, что ответ русской делегации уже отослан японцам.
Большую часть отсылаемых телеграмм С. Ю. Витте писал сам, в перерывах между заседаниями, прямо на глазах у секретарей. Лишь иногда он просил оставить его в комнате одного и не говорить слишком громко.