А сколько пропало денег?
Говорят, до ста семидесяти миллионов рублей. А может, и больше. Трудно определить точнее. Сейчас ищут банк, выдавший наличность. Очень подозрительная история, таково было общее мнение.
С Сагдулаевым я столкнулся случайно, в коридоре.
— А, ты, — сказал он с непонятной интонацией. Почему-то мне показалось, что это было выражением готовности уделить мне время и место. Я решительно шагнуло вслед за ним, даже не улыбнувшись секретарше.
Он рухнул в свое кресло, не выпуская бумажек, с которыми бежал по коридору и схватился за телефонную трубку. Но я тут же начал говорить, не дожидаясь приглашения. Любой главный редактор немного Цезарь.
— Что? — Поднял он на меня один глаз, дослушав. — Вивальди? Все играли «Зиму»? А он кричал не по-русски?
— Иногда кричал, в половине случаев молча дрался.
Сагдулаев бросил свои бумажки на стол, отвалился немного назад на одном локте.
— Ну, и что?
В таких случаях пожимают плечами, я пожал.
— По-моему, интересно.
— Но об этом же уже писали, ты сам сказал.
— Но без Вивальди.
Теперь он пожал плечами.
— Отдай Конкиной, что ли.
И он вернулся к своим бумагам, показывая, что они для него важнее Вивальди.
— Что-то по автобусу? — Спросил я, хотя по всем правилам надо было бы уже уходить.
Сагдулаев снова откинулся на локте. Потом встал, сбросил голубой блейзер, расстегнул до пупа очень дорогую в пятнах пота рубашку. Снова сел.
— Понимаешь, невероятное стечение обстоятельств. Никто из раненых не может говорить. Потеря крови. Правда, жить будут. Очень похоже на терракт. Пострадали все члены правления, что притащились на митинг. Но кто устраивает терракт при помощи автобуса, набитого деньгами?! Стоит толпа с плакатами, подъезжает «Мерседес» и — бенц!
— Говорят, сто семьдесят миллионов…
— Никто не знает точно. На месте нашли только несколько бумажек. Если деньги и были, то растащили все. Сначала эти долбаные дольщики свои доли, — он хмыкнул, — потом менты — что осталось. Откуда эта цифра — сто семьдесят миллионов?
Я не стал раскрывать источник информации. Он продолжал?
— Откуда вообще этот автобус? Ни водителя, ни номеров… Криминалисты работают, но что они там наработают. И по инсайдерским данным, правление ни в коем случае не собиралось устраивать денежные раздачи во время митинга. Оно, скорее собиралось подаваться в бега.
— А пострадали только члены правления? — Я решил проверить полученную информацию.
— Да, нет. Там еще пара активистов комитета дольщиков. Может, просто потому что стояли рядом в этот момент.
Сагдулаев вздохнул.
— Если мы принимаем версию о терракте, то можно так думать, а мы что, разве уже приняли эту версию?
Я снова пожал плечами:
— Другой-то нет.
Мы помолчали некоторое время, оба глядя в окно. Версии там не реяли.
— А этого психопата ты как сам объясняешь? — спросил Сагдулаев.
— У меня есть… одна девчушка, лет двенадцати, так вот она мне сказала, очень долго думала, и сказала, что это Вивальди проснулся и мстит скверным исполнителям за то, что коверкают его музыку.
Сагдулаев удовлетворенно кивнул:
— Вот это я понимаю — версия.
По дороге домой я зашел проверить — не объявился ли Ипполит Игнатьевич. Не объявился.
Вечером позвонила Василиса.
Интересная в разных смыслах, тридцатипятилетняя, примерно, женщина, очень образованная. Конечно, со своей какой-то предысторией, слава Богу оставшейся мне практически неизвестной. Мы познакомились с нею во время одной странной поездки года три назад. Нет, уже четыре. Я тогда в очередной раз как-то повис в безвоздушном пространстве. Ни работы, ни женщины, ни определенных планов на будущее, мама уже умерла к тому времени.
Дело было в Арзамасе.
Я тогда решил вернуться к серьезным делам, раз рухнули проекты трудового обогащения, я имею в виду издательство наше несчастное «Серебряные веки». Собирались сорить Северянином и Кузминым на книжных развалах, а кончилось все буклетами, меню да пригласительными билетами на дрянные перформансы.
Нет, сказал я себе в очередной раз, все же было у меня за спиной и кое-какое краеведение, и культурологические порывы, отчего же не одуматься!
Стал обзванивать знакомых — нет ли какого-нибудь приличного, но денежного дела, например, написать очерк о прииске, или колбасном заводе; если какой-нибудь солидный монастырь нуждается в продвижении на московские печатные арены — я тоже готов. Иные из знакомых обрабатывали мемуары состоятельных егерей или пивоваров, тоже работа. Сейчас все кинулись отращивать себе прошлое. Мне помогли в журнале «Снасть», в сфере его интересов были в основном рыбалка и охота. Редактор некоторое время ковырялся карандашом в ухе, я даже отвернулся, мне не хотелось думать, что он оттуда добывает для меня идею. Он предложил мне съездить в Арзамас. Одна новенькая фирма из тех краев задумала выйти на столичный рынок с идеей «настоящего рождественского гуся». Я должен написать очерк — «Гусиные сапоги». Дело в том, что по легенде, в старину из арзамасских краев гусей гнали стадами до Питера, и им это было не в тягость, потому что от густой местной грязи у них на лапах образовывалась керамическая обувь. Заведомая чепуха, но деньги предлагались хорошие. Я поехал. И уже там на месте как-то пересекся с делегацией московских историков, прибывших на Никоновские чтения. Выпили вечером в буфете гостиницы, сошлись. Оказались отличные ребята. А утром я на правах нового друга потащился на заседание в местный пединститут. Там такие были борения. Оказалось, что до сих пор с Расколом все так неясно. И Никона некоторые считают выдающимся государственником, а другие — исчадием ада. Причем чувствовалось, что местные, арзамасские, несмотря на хозяйскую обязанность угождать гостям, стояли против москвичей каким-то невидимым фронтом. И москвичи, чувствуя сопротивление, немного мямлили, жались, одна только девушка Василиса рубила с плеча, выступала от чистого научного сердца.