- Ну, я часто с ним виделась, и слышала историю лично от него. И, как я уже упоминала прежде, вовсе не будучи суеверным, он был истинным вольнодумцем. Знаете, мистер Грей, я получила сегодня такой интересный пакет из Германии, от моего кузена, барона Роденштайна. Но следует попридержать все истории до вечера - приходите в мой будуар, и я прочту их вам. Одна из историй даже вас заставит изменить свое мнение. Она произошла лично с Роденштайном, не далее как три месяца назад, - серьезным тоном добавила леди. - Роденштайны - удивительное семейство. Моя мать была из Роденштайнов. Нравится вам вот это? - миссис Феликс Лоррейн показала Вивиану крошечную миниатюру на цепочке, украсившей ее шею. Это был портрет юноши в костюме немецкого студента. Его пышные каштановые волосы ниспадали на плечи, синие глаза горели столь загадочным вдохновением, что могли бы принадлежать юному пророку.
- Очень, очень красиво!
- Это Макс, Макс Роденшайн, - дрожащим голосом сказала леди, - его убили в Лейпциге, он возглавлял компанию друзей и товарищей по учебе. О, мистер Грей! Это поистине произведение искусства, но если бы вы уидели оригинал, вы бы иначе посмотрели на этот тусклую выцветшую копию.
Портрет воздает ему должное, но это вовсе не творение простого смертного.
Вивиан посмотрел на свою спутницу несколько удивленно, но выражение лица миссис Феликс Лоррейн свидетельствовало о том, что она шутит, столь же, сколь и облик юного студента, миниатюрный портрет которого покоился на ее груди.
- Вы сказали, это не творение простого смертного, миссис Феликс Лоррейн?
- Боюсь утомить вас своими историями, но одну я все-таки расскажу, ее доказательства столь убедительны, что даже мистер Вивиан Грей выслушает ее без насмешек.
- Насмешки! О дражайшая леди, разве я когда-нибудь над вами насмехался?
- Макс Роденштайн составлял славу своего рода. Он был столь красив душой и телом, что вы не можете себе это вообразить, а я и не буду пытаться описать. Благодаря этой миниатюре вы получили слабое представление о его облике, но это - лишь копия копии. Единственным желанием баронессы Роденштайн, которое так никогда и не удалось выполнить, было обладание портретом своего младшего сына, но ни за какое вознаграждение Макс не соглашался на воспроизведение его облика. Его старая нянька сказала ему: в то мгновение, когда закончат его портрет, он умрет. Условие, при котором столь прекрасному существу позволено оставаться в этом мире, постоянно повторяла она - его красоту нельзя повторять. Примерно за три месяца до начала битвы под Лейпцигом, когда Макс отсутствовал в Университете, находящемся на расстоянии четырехсот миль от замка Роденштайнов, однажды утром баронессе прислали большой ларец. Открыв его, она обнаружила там картину, портрет своего сына. Краски были такие яркие, рисунок столь невероятен, что на некоторое время она забыла о странности ситуации, восхищаясь произведением искусства. В уголке картины еще не высохла краска букв, изучив надпись, они прочли: «Нарисовано вчера ночью. Теперь, миледи, ваше желание исполнено». Моя тетя упала без чувств на руки барона.
- В трепете и молчании чудесный портрет повесили над камином в любимых апартаментах моей тети. На следующий день они получили письма от Макса. С ним все было хорошо, но он ни словом не упомянул загадочную картину.
- Три месяца спустя, когда леди сидела одна в комнате баронессы и смотрела на портрет нежно любимого сына, вдруг она вскочила с кресла, едва сдерживая готовый вырваться из груди крик, кричать ей не позволяло необъяснимое чувство. Глаза портрета двигались. Леди стояла, облокотившись на спинку кресла, бледная и дрожащая, как осина, не отводя взгляд от ожившего портрета. Это не было иллюзией разгоряченного воображения - веки дрожали, меланхоличная улыбка, потом глаза закрылись. В душе миледи боролись изумление и страх, она не плакала. Три дня спустя пришло сообщение о битве под Лейпцигом, и в то мгновение, когда глаза Макса Роденштайна закрылись, его грудь пронзило копье польского улана.
- А кем была та чудесная дама, свидетельница этого невероятного инцидента? - спросил Вивиан.
- Этой дамой была я.
Было что-то столь необычное в голосе миссис Феликс Лоррейн, и что-то столь особенное в выражении ее лица, когда она произносила эти слова, что меткая острота не сорвалась с языка Вивиана, и он не придумал ничего лучше, кроме как пришпорить маленьких пони, и так уже несущихся во весь опор.