Сияй, сияй! Хотя ты - непорочная девственница, ты - всевластная мать всех мечтаний! Крестьянин, изнуренный поденной работой, и исполненный вдохновения поэт равно ищут тебя в небесах, ты успокаиваешь шум марширующих армий, кто усомнится в силе, с которой ты влияешь на волны Атлантического океана, спяшие в серебряных лучах?
Сияй, сияй! Тебя называют спутницей Земли, но когда я смотрю на тебя, я не чувствую себя сюзереном. Нас учат, что твоя власть - небылица, а твоя божественность - сон. О, сияющая Королева! Я не предам сладкую власть, воистину, я не поверю, что в наши дни ты владычествуешь над нашими сердцами меньше, чем во времена блистательных храмов Эфеса или дрожащих от темного ужаса африканских племен. Слава тебе, Королева Ночи! Слава тебе, Диана, Синтия, Орция, Тауриция, вовеки могущественная, вовеки прелестная, вовеки священная! Слава! Слава! Слава!
Если бы я был метафизиком, я бы рассказал вам, почему Вивиан Грей два часа смотрел на луну, я смог бы предоставить вам наиболее логически обоснованную схему хода его мыслей с того мгновения, когда он шептал медоточивые речи на ухо миссис Феликс Лоррейн за обедом, до того часа, когда он вовсе уж забыл, что такое существо, как миссис Феликс Лоррейн, дышало на этом свете. Хвала безупречной теории метафизиков! Если они могут объяснить мне, почему на веселой пирушке мысль о смерти пронзает мое сознание, хотя я не боюсь смерти, если они могут объяснить мне, почему на похоронах любимого друга, когда струны моего сердца, кажется, вот-вот порвутся, мою скорбь дразнит невольное воспоминание о курьезных приключениях и гротескных байках, если они могут объяснить мне, почему в темном горном ущелье я думал о глазах женщины, которая далеко от меня, или почему, когда я выдавливаю третий лимон в бокал бургундского, в памяти моей всплывают постные фармацевты и их гнусные лекарства, повторяю еще раз - хвала безупречной теории метафизиков! Прощай, сладкий мир, и вы, мои жизнерадостные властители дум, которых, возможно, я изучал слишком подробно: nosce teipsum, познай самого себя - вот каков должен быть мой девиз. Я сниму дорожную шляпу и надену капюшон отшельника.
В жизни некоторых людей бывают таинственные мгновения, когда они страдают при виде человеческих лиц, а звук человеческого голоса становится чем-то вроде музыкального диссонанса. Такие приступы не являются результатом неистовства или противоборства страстей: они возникают не из скорби, не из радости, надежды, страха, ненависти или отчаяния. И в час несчастья звук голоса наших ближних сладок, словно самая изящная лютня, в мгновения радости какой счастливец не пожелал бы, чтобы рядом был свидетель его веселья или тот, кто выслушает рассказ о его удаче? Страх заставляет нас почувствовать себя людьми, тогда мы спешим к людям, и Надежда - мать доброты.
Мизантропы и отчаянные безумцы не раздражены и не страдают. Именно в эти мгновения люди находят в Природе то духовное родство, которое тщетно ищут у своих ближних. В эти мгновения мы сидим возле водопада и слушаем его музыку целый день длиною в жизнь. В эти мгновения люди смотрят на луну. В эти мгновения природа становится нашей Эгерией, освеженные и возрожденные этим прекрасным родством, мы возвращаемся в мир, обретя больше возможностей для исполнения своей роли в этой жаркой войне страстей, для выполнения своих великих обязанностей, для которых был сотворен человек - любить, ненавидеть, злословить и убивать.
Было уже далеко за полночь, Вивиан находился довольно далеко от Шато. Он решил зайти через боковую дверь, которая вела в бильярдную, потом пересек Большую Галерею и с легкостью попал в свои апартаменты, не потревожив никого из слуг. Его путь пролегал через маленькие ворота, возле которых он расстался с миссис Феликс Лоррейн в день их первой встречи.
Осторожно открыв дверь в Большую Галерею, он обнаружил, что не один: к одной из оконных створок прислонилась женщина. Когда Вивиан вошел в комнату, лунный свет упал на ее профиль, простим Вивиана за то, что он не сразу узнал в даме миссис Феликс Лоррейн. Она смотрела вперед, но взгляд ее, кажется, не был сфокусирован на каком-то определенном предмете. По ее лицу пробегала дрожь, но это не были лишь мимолетные порывы, она была бледна, как смерть, улыбка, словно вырезанная на ее лице, придавала ему безумное выражение.