Его съели. Но он любил.
Он любил. И его любили.
* * *
Два юных сердца. Как они горели!
Вошли мы в цирк, где карнавал огней.
Там голуби под купол полетели.
А клоун подмигнул: "Вперед, смелей!"
Взобрались мы на острие каната.
И танцевали блюз под куполом большим.
Смолк старый саксофон и всхлипнул виновато...
Двух белых лошадей подали нам, двоим.
Устроившись в седле, галопом поскакали.
Нам тесен стал манеж. Рванули на простор!
Мне ветер другом стал. И опьянили дали.
А он устал, отстал. Он крикнул мне: "Постой!"
Но конь мой был горяч, и я вперед летела.
А он хотел тепла с уютом очага.
Он своего коня остановил несмело
И спешился под шум шального ветерка.
Два юных сердца порознь взрослели.
Был цирк... Веселый карнавал огней...
И голуби под куполом старели.
Забавный клоун... Вереница дней...
* * *
Ресторанчик с окнами на море,
Он сегодня полон до отказа.
А на море шторм - бродяга вздорный...
Кем-то столик у окна заказан.
Но седой официант устало
Свой поднос с горячим супом бросил
И приник к окну, как мальчик малый.
Лето. Шторм. А дальше? Злая осень?
Распахнул окно, чтоб надышаться
Пьяным воздухом с соленым вкусом.
Море грозное зовет сражаться.
Отступает берег мокрым трусом...
Шторм ушел, забрав с собой все баллы.
А за столиком чего-то просят.
И побрел официант по залу,
Суп неся остывший на подносе.
ПОЭТ В ТАШКЕНТЕ
Тоннеля край - и вылет на поверхность,
Где солнце бьет в вагонное стекло.
Отрезок света, темноты довесок.
Стоп. "Пушкинская" - станция метро.
Колонны гордо в ряд... Свеч монотонность...
Изысканность здесь дышит простотой,
Как прост великий слог. И как проста влюбленность
В его "жестокий век" - век золотой.
Но пройден вестибюль, где есть еще прохлада,
А дальше - солнце и машин поток.
Деревья островком построились нарядно.
На постаменте - Он - бессмертия пророк.
Под солнцем Азии твореньем рукотворным,
Привычно вскинув голову, стоит
Ворвавшийся в сердца стихом свободным, -
Любви и совести пиит.
ЧИТАЯ ПУШКИНА
Потрепанность страниц, встревожась под рукою,
Нашептывает сказ про дерево анчар.
В который раз, как заново, былое
Читается. Роняет воск свеча...
Взмывает слог, пронзая современное
Мечом, бичующим коварство и расчет.
Анчар в пустыне - злое откровение.
У ног владыки раб - уже не в счет.
Этап. Страница. Воск неспешно тает.
Поэт и чернь... И Клеопатры пир...
Но что это? Цветок? Он увядает?
Засох. Забыт меж строк любви кумир.
Он долго ждал под переплета грузом,
Чтоб не увядший выплеснуть порыв.
Он найден был. О, как же необуздан!
Как неожидан был мечтаний взрыв.
Анчар. Цветок. - Как два несочетания.
Любовь и зло - на чашах весовых.
Дочитан томик старого издания -
Свод непреложных истин золотых.
ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Я помню первый знак знакомства - цвет зеленый.
То переплета цвет? А может, цвет строки?
Его зеленый мир... Хотелось непреклонно
Испить его простор, хлебнуть его тоски.
Эх, взять бы загулять в есенинском раздолье!
В живительной струе набраться свежих сил.
Его беспечный мир... Была же чаша боли
Наполнена по край. Ее он не допил.
Растратить не успел талант певца до капли.
Да разудалый нрав сполна не раздарил.
Его разгульный мир... Но посреди спектакля
Вдруг занавес упал, от жизни отделил.
Ничтожно мал был срок, отпущенный для взлета.
Но он сумел рвануть туда, где высь поет.
Его прекрасный мир разрушил кто-то.
Жестоко прерван был чарующий полет.
* * *
Плюйся ветер охапками листьев -
Я такой же, как ты, хулиган.
С. Есенин
Слава Вам, хулиган,
Скандалист, великий поэт!
Ветер шляется по лугам,
Был он Вами воспет.
Непокорный гуляка-ветр
Пьет дожди, как вино.
Он и сам почти что поэт,
Раз с поэтом был заодно.
Как разбойник шальной и вор,
Научившись простор воровать,
Полюбил ветр (ну что за вздор!)
Стадо рыжее целовать.
Да буянить, когда сильно пьян,
Тучи грозные в драку пускать.
Любит он, озорник, хулиган,
Грусть дождями с земли смывать.
* * *
Древнего города улицы,
В асфальтном наряде, живые,
Вспомните, улицы-умницы,
Далекие сороковые:
Домики, крыши покатые,
Таких теперь мало осталось,
Легкую поступь Ахматовой,
Как ей в Ташкенте писалось...
Дынная, знойная, пыльная,
Рысьи глаза восточные,
Азия гостеприимная
Дружила с российской дочерью.
* * *
С начинкой горькою слово невинное
Срывала совесть с губ невзначай
В тесном кругу... Через выхлопы винные
Слово ныряло в досье стукача.
Что это значило? Скрежет затворный,
Суд без свидетелей, спешный расстрел!
Многостраничье истории черное.
Многострадальный народа удел...
Годы далекие, горем богатые,
Предпочитавшие лютость зимы,
Как же простить вам профиль Ахматовой
У толстостенной проклятой тюрьмы?
* * *
Снаряд по белой ночи бил прицельно...
Война - ее задача убивать.
Но тополей серебряная рать
Хранила тыл за линией смертельной.
Походкой легкою в восточный дом
Вошла Ахматова - царица слова.
Укрыла ночь царицу звездным кровом,
А день пролился солнечным вином.
Был белый дом. И был тифозный жар.
И грозно стройный ряд больничных коек.
Дымок мангалочий был горек.
Воды журчанье - музыкальный дар.
Но отболелось. Расцветал Ташкент...
Войне в лицо царица стих бросала.
"Восточная береза" подрастала,
Как молодой солдат военных лет.
КИЛЛЕР
Небоскребы в ночи дремали.