Сердился ли я на Кузьму? Мне теперь кажется, что нет, не сердился. Растерялся я тогда, что ли, от такого поворота событий? Не могу сейчас понять. Мне потом говорили, что я неправильно себя вел. По отношению к тому же Иванову. Что я его чуть ли не демонстративно сторонился. Держался людей, ничего в ту пору не решавших в команде… Да никого я и не держался. Сам с собою оставался. Наедине. Но на людях зачем же показывать свою тоску? Тоска тем более была неясная Я, как припоминаю, думал тогда: ну, пусть скажут прямо, что не нужен, я тогда уйду со спокойной душой, еще сыграю за тех, кому пригожусь. Я не сердился на Кузьму, правда, нет. Но удивлялся, что он никаких шагов мне навстречу сделать не хочет… Ему же как тренеру это и легче, и удобнее. А он, оказывается, тоже удивлялся: почему я к нему не подойду, не поговорю?
Не умел я выяснять отношения — никогда, сколько не играл, выяснять отношения мне не приходилось. В чем-то и я упрямый. Не могу я каких-то вещей сделать, каких-то слов через силу произнести.
И я стал играть за дубль. Как-то все, может быть, образуется, думал.
Теперь можно сказать, что лучше было вообще не играть, чем за дубль. И «ахилла» бы не порвали.
Главное, ведь глупо как порвали. Сколько меня прежде ни били на поле, как и всех, впрочем, нападающих, я редко жаловался — судьба. Но в дубле я не был опасным форвардом. Не разжигала меня совершенно игра на таком уровне. Играл без большого азарта…
И вдруг, пожалуйста, играем с дублем московского «Динамо», и Никулин — защитник, чья грубость никому не в новинку, но здесь-то мог бы, кажется, укротить себя — подкатывается под меня. Да так, что я прямо вскрикнул от боли.
«Ахилл» — травма из тех, после которых часто и не возвращаются в футбол. А я еще вот в таком странном для себя качестве — и без травмы списывают…
Пока лечился — операция, конечно, и прочее — я почти успокоился. Такой уж характер — верю, что хорошее со мной еще случится, хотя столько раз в этом обманывался.
«Торпедо» к тому же играло тогда очень средненько. И я поверил, что вернусь и снова придусь ко двору.
Теперь-то я понимаю, что надежды практически не было — и лучше бы мне не возвращаться.
Мне намекали, а я не понимал. Я привык играть в футбол — привык, вернее, жить футболом. И даже про тренерскую работу не хотел тогда слышать. Сгоряча я бы тогда перешел в другую команду и еще бы поиграл. Конечно, правильно, что руководство заводское со всей настойчивостью отговорило меня от такого шага Мы — те, кто играл в большой футбол, — не себе одним принадлежали. Я многим был обязан автозаводу, «Торпедо», и совершенно правильно, что жизнь моя и дальше оставалась с ними связана.
Но как же я все-таки нелепо себя ощущал в последнем своем сезоне — в семидесятом. Я никак не мог привыкнуть чувствовать себя игроком, которого то ставят на игру, то оставляют в запасе. Без прежней своей уверенности я и на поле выходил. И уйти из футбола тоже не мог.
Я не хотел никому показывать своих переживаний. Держался неестественно бодро, хотя все неестественное мне — нож острый…
Кузьме, как видно, мое независимое от нынешнего положения в команде поведение, скорее всего, надоело. Он-то в свое время ушел безо всяких, а я вот резину тяну.
За дубль я больше играть не стал. Перед сборами звонил Кузьме: «Мне в Мячково приезжать?» — «Как хочешь…»
Миша Гершкович единственный спросил: «Зачем ты уходишь, Анатольич?»
Мне приятно было, что именно он, игрок в расцвете лет, не понимает: почему я ухожу не доиграв.
Но больше мне уже нельзя было оставаться при таком положении.
Я тихо-спокойно, как мне кажется, ушел.
В мире футбола ничего не изменилось без меня. А столько мне всего разного в разные годы было говорено: какой я необыкновенный, как же будет без меня…
А вот так. Налег на учебу — стал ездить в Малаховку, в филиал Смоленского института физкультуры. Занимался так себе, вяло Раиса мне конспекты переписывала. В занятия я долго не мог втянуться, но ездил охотно — на людях легче было рассеяться, не брать в голову неприятное, грустное.
Хуже нет бывших игроков, появляющихся возле команды как бедные родственники. Хотя зачем уж их так ругать? В чем они виноваты? Привыкли, не могут без этого.
Но я ни в раздевалку на стадионе не заходил, ни в Мячково не приезжал. Жил я тогда уже не на Автозаводской, а возле Курского вокзала, так что свободно мог ни с кем из команды и не встречаться.
На стадион ходил редко, больше смотрел футбол по телевизору.
Как играло «Торпедо», мне не нравилось. Возможно, я и придирался. Но дела в команде шли действительно неважно. Руководил командой после большого перерыва Маслов, но и он теперь, по-моему, общего языка с игроками не находил. Подробностей я, однако, не знаю, никого не расспрашивал. Звонил мне иногда Миша Гершкович, но он уже был не в «Торпедо».