Что же такое были мои дедушка и бабушка?
Родились, жили и умерли они в небольшом городке-посёлке здесь, у нас в Сибири, с очаровательным, тёплым именем Вёсна. Да, да, Вёсна, так и звали – Вёсной, Вёснушкой. Это имя меня всегда будет греть. Хотя городок по своему облику был заурядный: с запада, по обрывистому берегу реки Вёсны, горбились тёмные цеха и большие штабели брёвен лесозавода. На отмелях – завалы плотов, снесённых наводнением бонов, брёвен и коряг. Монотонно гудели цеха и скрежетали транспортёры. Стойко пахло распиленной сырой древесиной, корой, застоявшейся водой технических бассейнов. Восточный клин Вёсны – сельский, застроенный добротными домами. За окраинными избами простирались поля и луга с редкими перелесками. Здесь стоял древний запах унавоженной земли, а в начале лета – новорожденный дух цветущей черёмухи, которая заселила травянистый берег километров на пять, и звали это место тоже красивым словом – Паберега.
Огромный с четырёхскатной крышей пятистенок Насыровых возвышался неподалёку от яра над самой Вёсной. Жительствовало в нём двенадцать человек: десять детей, хозяин – Пётр Иванович и хозяйка – Любовь Алексеевна; мой отец, Григорий, был их восьмым ребёнком. Жили трудами, заботами, но умели и веселиться, отдохнуть.
Бабушка всю жизнь, кроме военной поры, домохозяйствовала: детей полон дом, хозяйство большущее. Вставала досветла. Перво-наперво кормила поросят, выгоняла в стадо корову. И весь день пребывала в хлопотах то в избе, то на огороде, то в стайке, то ещё где-нибудь. В молодости была необыкновенной красавицей, да в трудах преждевременно поблекла, постарела. Что было хорошим, приятным, радостным в прошлом, зачастую вспоминается отчего-то с грустью, и на бабушку посреди забот неожиданно находила печаль по минувшему. Присядет, бывало, и долго сидит, пригорюнясь, задумавшись глубоко. «Чёй ты, девка? – очнувшись, скажет. – Ишь, расселася. Ты ишо разлягися. Огород-то неполотый, а она – вон чё…»
Жизнь её текла так же тихо, трудолюбиво и незаметно, как и узенькая наша красавица Вёсна перед домом тянула к Ангаре свои чистые, напитанные снежистыми саянскими ручьями воды.
С малолетства мой дедушка работал на лесозаводе. Багром толкал к транспортёрной линии брёвна или загружал в вагоны древесину – самый тяжёлый на заводе труд. Вечерами и в выходные дни рубил односельчанам дома, бани, сараи – что ни попросят. Дедушка был малого росточка, костистый, не плечистый, однако лицом, как выражались в деревнях, – «красавец»: светлого голубоватого бархата глаза, искорковой задорной рыжины барашковые волосы, по-девичьи округлый подбородок. Жил дедушка (дальше буду называть его Петром, ведь тогда он был молод) до своих восемнадцати годков развесело, беспечно: «батяне» помогал в работе, иногда сутками пропадал на рыбалке, девушек любил, и они отвечали ему взаимностью. Да как-то раз глянул Пётр в девичий хоровод – чутко, но робко и затаённо поглядывала на него молоденькая соседская дочка.
– Важна-а-а, – сказал он товарищу, указывая взглядом на Любу. – Недавно ведь была совсем пацанкой, и вот те на. Когда выросла?
– А глазёнки-то у тебя загорелись, точно у кота на сметану! – посмеялся товарищ.
– Глаза-то – ладно. Голова – враз кругом. Стою и не пойму: хмельной я, не хмельной?
– Да неужто, Петро, – с первого взглядочка?
– Что там! Сполвзглядочка. В груди ажно жжёт…
Ночь не спал – маялся, но одна думка была слаще и отраднее другой. Утречком подкараулил Любу в её огороде, – она пришла поливать грядки. Залюбовался девушкой из кустов. Она мало походила на деревенскую, про себя Пётр назвал её дамочкой: низёхонькая, худенькая, с тоненькими косичками, в которые были вплетены выцветшие детские ленточки, личико младенчески румяное, припухлое, – да, девчонка, никаких бабьих завлекательностей в телосложении, однако – глаза, какие глаза! Не глаза – глазищи, агаты, самосветы, говорили о них.
Вылезая из своей засады, Пётр медведем зашуршал и затрещал кустами, не чувствуя, как стебли жестоко кололи и даже раскорябывали руки. Люба вздрогнула, выронила ведро с водой и уже хотела было сигануть.
– Соседушка, погодь, погодь! Меня, Петьку, соседа своего, испужалась,что ли,? Вот дурёха!
Он, чуть не на цыпочках, подошёл ближе:
– Пойдёшь за меня замуж?
Так вот прямо и сказал – с ходу, без предисловий!
Девушка зарумянилась, молчала, теребя косынку и не поднимая глаз, но губ касалась улыбка.