– Если вляпаемся – лишимся и денег, и квартир, и, кто знает, головы? – жёстко и трезво прищурился Цирюльников.
– Вполне. Понимаешь, главное, чтобы мы друг другу доверяли. Если такое делище затевать с кем-то посторонним да малознакомым – может выйти закавыка. А мы ведь друг друга сто лет знаем. Я как тебя увидел на улице, так и подумал: «Вот надёжный мужик. Буду сманивать!» Я дело, не боись, продумал до мелочей!
– Что ж, терять нам нечего: я по самые кишки запылился в своей конторе, а ты, похоже, поломал зубы, но не о гранит науки – о тупые черепки всяких там разных умников…
Ещё посидели, но не пили – как-то враз обоим расхотелось. Когда собрались уходить, Цирюльников с шутовской опасливостью на цыпочках подошёл к барменше, вмиг одеревеневшей. Тоненьким детским голоском извинился, назвав себя «бя-а-а-кой. Она не выдержала – захохотала, милостиво щёлкнула его по носу.
Столковались товарищи так: если Цирюльников, но уже на совершенно трезвую голову, насмелится твёрдо, пусть позвонит.
Но Цирюльников не звонил с неделю: приболела Екатерина, её положили в больницу под капельницу, и ему пришлось взвалить на себя домашнее хозяйство, обстирывать и кормить сына. И всё думал, думал он, морщась и покрякивая: «А если не суждено будет обернуть деньги с наваром или чего-нибудь ещё непредвиденное приключится – отдать квартиру придётся? Куда же потом деваться с семьёй? В гараже ютиться? Б-р-р!..»
Позвонил-таки. Однако пальцы, когда у себя в управлении набирал на скрипучем тугом диске номер, слегка тряслись, да и руку вело, как бывает при судорогах. «Насиженное местечко оставить – подвиг, не меньше. Может, – не надо? Чем мне плохо живётся?» – Но на другом конце провода прозвучал, точно призыв, знакомый голос.
Утром следующего дня оформили кредит на один месяц под залог своего единственного жилья. Цирюльников ничего не сказал жене. Хлебников был холост, но жил с родителями-стариками, и тоже – ни полсловечка им. Кредитором оказался с пропечённо-кирпичной физиономией мужик. Его грабастые жилистые руки синели от похабных наколок. «Куда я лезу, дурило мученик!» – подумал Цирюльников, однако деньги уже были в руках улыбавшегося, но бледнеющего Хлебникова.
Оба отпросились в отпуск без содержания, в который раз переговорили с китайцами, а китайцы должны были поджидать гружёные лесовозы в условленном месте. С пластиковым комкасто-пухлым от денег пакетом днём в автобусе укатили на север, в таёжный край. Месяц безвылазно, исступлённо, недосыпая и недоедая, мотались по лесосекам и складам. Настоящего хозяина в тайге не было, леса в очертелых 90-х вырубались хищнически. Так и Хлебников и Цирюльников – лесовоз за лесовозом гнали по бездорожью к трассе. Вездесущие китайцы встречали транспорт и загружали кругляк на железнодорожные платформы.
Через месяц, наконец, в руках Цирюльникова и Хлебникова снова оказался пакет с деньгами, но уже с их деньгами. Древесиной, однако, ни тот, ни другой не хотели промышлять: опасно, хлопотно, затратно; иной раз на взятки уходило больше, чем за спиленный и вывезенный лес.
Однажды Хлебников сказал:
– Жалко тайгу: она ведь, Саня, наша, а мы как с ней обходимся!
– Наша? – покосился на товарища Цирюльников, но прекословить не стал.
– Саня, давай назовём нашу фирму «Благоwest». Чтобы всегда мы помнили и о благовесте, и о Боге. Ведь не назовём же «Благовестом»!
– Да хоть «Храмом Христа Спасителя».
– Ты что такое мелешь? Не богохульствуй!
– Ишь святоша! Струхнул?
– Знаешь, что ещё? – Хлебников помолчал.
– Ну, говори, чего молчишь?
– Давай поклянёмся: если Бог ниспошлёт нам много-много денег – будем делиться по-христиански со всеми, кому крайне нужны будут помощь и содействие в каком-нибудь благом деле.
– Хм. Романтик ты, однако. Тимуровец с уклоном на поповщину. Мне хотя бы немножко разжиться деньжишками, чтобы Катьку мало-мало подлечить да Гришку вывести в люди. Я уж о каких-то таких особенных деньгах и не помышляю.
– А вдруг нам повезёт на полную катушку!
– Мне, да чтобы повезло? Перекрестись, Савелушка ты мой христовенький! Сорвали деньгу на лесе – чудненько, конечно. Но кто знает, вдруг завтра-послезавтра прогорим.
– И всё же – давай поклянёмся.
– Хм. Ладно, клянусь.
– Клянусь.
И они нежно-твёрдо пожали друг другу руки.
Так начался стремительный взлёт «Благоwestа», во всём благополучного и безупречного, насколько, разумеется, можно было оставаться безупречным и незамаранным в России – оттаявшей, растекавшейся распутицей, потрясённой до последней жилки, но неукротимо-бешено рвавшейся куда-то вперёд, вперёд.