За обедом мать несколько раз пытливо взглядывала на него, но ни о чем не спрашивала. А когда они, как обычно, вместе на кухне вымыли посуду, она, вешая на место полотенце, все же не удержалась и спросила его:
— У тебя, кажется, какие-то неприятности?
— Почему ты так думаешь?
— Плохая бы я была мать, если бы не могла прочитать беспокойство в глазах сына. Так что случилось?
Толик еще несколько секунд поколебался, а потом решительно достал из кармана письмо и протянул ей. Пальцы ее дрогнули — она тоже сразу узнала почерк. Села у стола и стала читать. Толик внимательно следил за ее лицом, но на нем не отразилось ничего. Наконец, она кончила читать, вложила листки в конверт и молча вернула Толику.
— Что же ты молчишь? — не вытерпел наконец Толик.
— А что я должна сказать?
— Ну хотя бы удивиться. Или посочувствовать. Вообще...
— Видишь ли, сын, ничего нового для меня в этом письме нет, я это уже все знаю.
— Знаешь? — вскричал в удивлении Толик. — Откуда? А-а, значит, он тебе тоже писал!
И Толик ощутил в душе горечь, даже разочарование. Значит, не с ним одним поделился отец своей бедой и своей надеждой. Можно ли в таком случае верить ему? Но мать рассеяла его сомнения:
— Нет, он мне ничего не писал.
Она сделала ударение на слове «он».
— Не он? А кто же? Или у тебя есть агентурная разведка? — пошутил Толик.
Но мать его шутки не приняла, она задумчиво постукивала пальцами по крышке стола.
— Мы живем среди людей. А некоторых из них, любителей скандальных историй, чужая жизнь интересует больше, чем своя собственная.
— А все-таки, кто тебе все сообщил?
— Работала у нас в больнице медсестра, а потом они с мужем уехали на север. Работает там старшей сестрой в хирургическом отделении. Когда Николая, — она будто споткнулась, произнеся это имя, — доставили к ним, она сразу его узнала. Ну и вообще этот случай на все строительство прогремел. Вот она и написала.
— Тебе?
— Нет, на больницу.
— И ты молчала? — упрекнул он ее. — Я вон тебе сразу рассказал.
— А о чем я могла тебе рассказать? Все это было слишком похоже на обыкновенную сплетню.
Они помолчали. Потом Толик спросил:
— У тебя адрес той больницы есть?
— Да.
— Ты ему напишешь?
— Зачем? Он же не нашел нужным указать обратный адрес, значит, не хочет, чтобы мы ему писали.
Лицо матери оставалось спокойным, только ускорилась барабанная дробь, отбиваемая пальцами по столу. Толик молчал, что-то сосредоточенно обдумывая, а потом решительно сказал:
— Дай мне этот адрес, — и, не дожидаясь, когда мать спросит его, сам торопливо пояснил: — Я пошлю ему сто рублей из тех денег... он на мое имя в сберкассу положил. Все-таки в больнице лежит. Может, понадобится что-нибудь купить. Молока или фруктов…
И он рассказал ей о деньгах отца.
Мать вздохнула и молча погладила его по голове.
Посланные деньги месяца через полтора вернулись обратно. На листочке, приклеенном к переводу, было написано: «Адресат от получения денег отказался». И, как ни странно, именно это решение отца убедило Толика в серьезности его намерения бросить пить гораздо больше, чем письмо.
А время летело. Вроде бы еще недавно по обе стороны железнодорожного полотна простирались белые холстины снега, но вот на этих холстинах появились первые темные острова-проталины, и вдруг словно невидимый фотограф все превратил в негатив — поля стали черными, а на них кое-где белые острова нерастаявшего снега. Потом и на поля, и на кусты, и на лесопосадки хлынула волна зеленого цвета.
— Весна всей жизни свободный путь дает, — приговаривал Николай Васильевич.
Весна для Толика несла и радости, и новые заботы. Вот-вот должно было начаться первенство республики по футболу, с которым болельщики, да и сами футболисты связывали большие надежды. Прошлогоднее второе место (на выездах потеряли несколько очков, и на финише их все-таки обошли) теперь уже никого не устраивало, и от них требовали только победы. Основания для этого были: в команду вернулось несколько игроков, отслуживших в армии, да и в юношеской команде были перспективные ребята, так что выбирать было из кого, у команды, как говорят футболисты, «была длинная запасная скамейка».