Толик открыл дверь, и в кабину ворвался мощный шум двигателей. Он протиснулся в узкий проход и пошел по нему. Поезд как раз вписался в очередную кривую, и его прижимало то к стенке электровоза, то к кожуху двигателей. Он внимательно осмотрел предохранители, заглянул сквозь проволочную сетку в высоковольтную камеру. Нет, нигде не искрило. Он вернулся в кабину.
— Все в порядке. Показалось.
Навстречу загрохотал поезд. Товарняк. Вагоны, полувагоны, груженные лесом. Потом пошли открытые платформы с грудами щебня, должно быть, из Чаиса. Он отодвинулся в самую глубину сиденья и предупредительно поднял руку. Ему рассказывал Юрий Коротков, что однажды вот с такой же платформы завихрением воздуха сорвало камень и бросило в лобовое стекло электровоза. Осколками стекла поранило лицо помощнику машиниста. Хорошо, что в глаза не попало. После того рассказа Толик всегда несколько опасался встречных поездов, особенно со щебенкой.
Но кончились платформы, и снова замелькали мимо бурые коробки вагонов. И первый же из них вызвал у Толика чувство непонятного беспокойства. Было в нем что-то необычное, словно чего-то у него не хватало. Но промелькнул он настолько быстро, что ничего определенного Толик заметить не успел. Высунулся в боковое окно, но не только того вагона, а и платформ различить не мог, так далеко они были. Он потянулся к трубке рации, но остановился.
Раньше, как ему говорили, они связывались по рации с каждым встречным поездом, но потом, чтобы не засорять эфир, было приказано сообщать только о замеченных недостатках. А что он будет говорить? «Хвост» у встречного в порядке, обрыва нет, это он ясно видел. Сказать, что где-то что-то мелькнуло? Да его за это на смех поднимут, и правильно сделают. Да и не было ничего. Так, показалось. Или, может, груз негабаритный.
Но где-то в глубине души беспокойство осталось. Он поднялся со своего места, прошел по кабине, взглянул на скоростемер. Перо четко выписывало почти прямую линию. Стрелка плотно улеглась на цифру 80 и только чуть иногда подрагивала. Толик остановился слева от контроллера и внимательно посмотрел вперед. Поезд мчался как бы в зеленом тоннеле — с обеих сторон деревья подступили прямо к полотну, и иногда казалось, что они просто расступаются, чтобы пропустить поезд, а сзади него опять смыкаются. Это впечатление усиливалось тем, что поезд выписывал очередную кривую. Яркое солнце, светившее чуть слева, медленно перемещалось и оказалось прямо по их курсу. Николай Васильевич поморщился — солнце било прямо в глаза — он опустил светозащитную полосу.
Толик взглянул на часы.
— Если нигде не задержат, — начал он, и вдруг его бросило вперед, почти вплотную лицом к стеклу. Поезд закончил поворот, вырвался на прямую, и впереди метрах в пятистах Толик увидел на путях темную массу.
— Крыша! — заорал он.
Теперь он понял, чего не хватало у того вагона — крыши! Той самой, что сейчас лежала на линии, на их пути. Наверное, она не сразу сорвалась, а сначала только приподнялась и парусила под встречным ветром. И будь она в середине состава, за другими вагонами, может быть, так ничего бы и не было. А тут, оказавшись сразу после платформ, она приняла на себя весь напор встречного ветра, который в конце концов оторвал ее и сбросил на соседний путь. И ладно бы она упала плашмя, а то ведь словно кто нарочно ее торчком поставил. И вот теперь она неслась им навстречу со скоростью восемьдесят километров в час. Или нет, она стояла на месте, это они неслись. А-а, да не все ли равно! Сейчас удар — и все!
Ужас холодной лапой сжал его сердце. В мозгу билась только одна мысль: спасаться! Бежать! Но куда?
Он оглянулся на машиниста и поразился. Тот сидел все так же прямо, только лицо его сразу осунулось и заострилось, рука так сжала ручку тормоза, что побелели костяшки пальцев.
«А я что же?» — жгучим стыдом хлестнула мысль, и он метнулся обратно к своему месту. Лихорадочно рванул рукоять экстренного торможения, потом песочницу. Свист и вой сжатого воздуха заполнил кабину.
«Что еще?» — подумал он и снова оглянулся на Николая Васильевича. Тот почувствовал его взгляд и тоже обернулся к нему.
— Прыгай! — крикнул Николай Васильевич, и снова его взгляд приковался к надвигающейся преграде.
Толик бросился к двери, распахнул ее. Тугой, словно спрессованный, воздух, как кулаком, ударил его в лицо и привел в себя.
«Струсил? — с холодным презрением, как о ком-то постороннем, а не о самом себе, подумал он. — Бежишь? Шкуру свою спасаешь? А как же Николай Васильевич? Как люди в вагонах? Та женщина? Пусть погибают, да?»