И хотя еще где-то в глубине гнездилась трусливая мыслишка, что он уже все нужное сделал и ничем больше помочь не может, Толик решительно захлопнул дверь.
— Прыгай! — дико заорал на него Николай Васильевич, но Толик, до боли сжав зубы, упрямо покачал головой и схватился опять за кран экстренного торможения, словно надеялся выжать из него еще какие-то неучтенные резервы.
Он, не отрываясь, смотрел вперед — темная масса была до ужаса близко. Это потом, на ленте бесстрастного самопишущего аппарата, прочтут, что от начала торможения до момента столкновения прошло всего тридцать семь секунд.
Тридцать семь секунд! Это ничтожно малый отрезок в жизни человека. Но в то же время это страшно много — тридцать семь секунд видеть в глаза приближающуюся смерть и не дрогнуть. Такими вот секундами измеряется порою и сам смысл человеческой жизни, величие или подлость души.
Но тогда ни он, ни Николай Васильевич не думали об этом. Время для них не существовало. Вернее, оно измерялось не секундами, а метрами, тем расстоянием, которое оставалось между ними и стоящей на их пути вагонной крышей. Сто метров... Пятьдесят... Тридцать... Все!
Толик краем глаза еще успел увидеть ясное небо и яркое солнце над безмятежно спокойным миром. Самого удара он не почувствовал, только уши, кабину, весь мир заполнил скрежещущий грохот сминающегося металла. Солнце вдруг метнулось вправо и, тускнея, полезло вверх по тускнеющему небосклону.
«Падаем, — еще успел подумать Толик, и сознание тревожно царапнула бередящая мысль: — Аккумуляторы... прольется... Пожар!..»
Острая боль, возникшая в груди, черной занавеской отгородила от него мир. Но тревожная мысль даже в беспамятстве, видимо, беспокоила его, потому что, придя в сознание, он увидел склоненное над ним лицо женщины и услышал ее успокаивающий голос:
— Нет никакого пожара, успокойся, родной.
— Где я? — спросил он, и сам едва услышал свой слабый шелестящий голос.
Но женщина поняла его.
— В больнице, милый, в больнице.
— А Николай Васильевич?
— И он здесь, в соседней палате. Приходил он давеча к тебе. Ему помене тебя досталось, правый-то угол кабины почти совсем не повредило.
Но тревожная мысль все не покидала Толика.
— А поезд? Те четыре вагона с людьми?
— И им ничего. Один только электровоз свалился. Тебе боле всех не повезло.
Она еще что-то говорила, но Толик больше не слушал ее. Он с облегчением глубоко вздохнул — острая боль снова пронзила ему грудь, и он опять погрузился в темное болото беспамятства.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Октябрьское осеннее утро выглядело неприветливо. Мрачные, темные тучи ползли, казалось, над самыми железнодорожными путями, чуть не задевая за крыши вагонов стоявших на станции составов. Дождь мелкими змейками струился по лобовому стеклу, и «дворники» не успевали стереть одни, как на их месте появлялись другие.
Снаружи сыро, мрачно и холодно. А в кабине электровоза тепло. И снова они вдвоем: Толик и Николай Васильевич. Мерно работают двигатели, только иногда электровоз вздрагивает, словно застоявшаяся лошадь встряхивается от дремоты и нетерпения поскорее тронуться в путь. Этого же хочется и людям в кабине. Но они ведут неторопливый разговор.
— Не думал я, что ты на электровоз вернешься, — негромко говорит Николай Васильевич.
Толик кивает. Он и сам одно время не думал. Да и мать была против... Но потом понял, что не сможет жить без этого ощущения движения, без распахивающихся навстречу просторов, без чувства ответственности за доверенный тебе груз и человеческие жизни. А авария? Что ж, нелепая случайность, от которой не гарантирован любой пешеход на улице, может, только у них с более тяжелыми последствиями. Но это уж как повезет.
— Да-а, не повезло тебе, — словно прочитав его мысли, вздыхает Николай Васильевич.
Толик снова кивает: не повезло, это точно. Два сломанных ребра, перелом ноги. Два с половиной тоскливых месяца в больнице. Тоскливых, несмотря на то, что почти каждый день к нему кто-нибудь приходил. Чаще всего Сергей, не считая, конечно, матери. И один, и с Олегом, и с Иваном Алексеевичем. Теперь за Серегу Толик был спокоен: тот нашел себя, настоящим рабочим стал. И он доволен, и им довольны. И Мила... Толик вспоминает, как она вся в слезах появилась и остановилась в дверях палаты, и как каялись они оба, что из-за какой-то мелочи столько времени были в ссоре. Как все-таки глупы люди! И неужто для того, чтобы прийти к счастью, надо обязательно пройти через беду? Сейчас Мила далеко, в Москве. Она поступила в МИИТ, институт инженеров транспорта, чтобы и профессией быть связанной с ним. Толик надеется, что сегодня, когда он вернется из поездки, ему обязательно будет письмо из Москвы.