Выбрать главу

После активных ностальгических возлияний долго не спалось. В неверном предутреннем полусне стали возникать картинки – сначала смутные, потом все более яркие…

Собственно, так и появились эти воспоминания. Оставалось только записать. Теперь на бумаге все выглядит не столь ярко и пронзительно.

Тогда, под утро, с похмелья получилось (показалось?) куда лучше.

Когда идут стихи, это как карабкаешься куда-то вверх – то легкость нездешняя, то дыхание сбивается и можешь сорваться. А эти воспоминания я писал без напряга. Верный признак графомании.

И еще. Бывают мемуаристы – с первого случайного знакомства замечательные люди доверяют им свои самые сокровенные мысли и чувства. Со мной не так. Не делились. Не сразу.

Пришел я в школу четырнадцатилетним шалопаем. У мальчишек в карманах вечно собирается всяческая кажущаяся только им важной дребедень. Наверное, и то, что вспомнилось, – такая же дребедень, совсем не самое важное. Но запомнилось именно это.

А память у меня никуда. И это только усугубляется с годами (как, впрочем, и все остальное). Получается – мало того, что застряло в памяти не самое важное, так еще и этому застрявшему едва ли можно вполне доверять.

Но ничего перепроверять не буду. Как это сохранилось в пыльных байтах моей памяти со всеми ее вирусами и тараканами – так это и было. Таков базовый постулат моего эгоцентрического мироощущения.

В конце концов, осознанию непростых взаимоотношений между правдой факта и правдой художественного вымысла меня учила именно Вторая школа.

А я был хорошим учеником.

До

Рос я ребенком задумчивым и покладистым, звезд с неба не хватал.

В маленькой частной группе гулял по саду за бывшим Екатерининским институтом благородных девиц, который именовался тогда Домом Советской Армии.

В группе нас было пятеро дошколят: Сашка, сын поэта Давида Самойлова, Коля Шастин, будущий детский хирург Филатовской больницы, и две девочки, след которых утерян во времени и пространстве (пятый – я).

В типичном городском саду ЦДСА мороженое накладывали в вафельные стаканчики; парочки, юные и не очень, плавали на лодках (залог – часы).

Культуре и отдыху верно служили также качели, голубятня, читальня (летом), каток (зимой) и даже мини-планетарий.

Главным местом свиданий и встреч (если кто потерялся) была свежеустановленная скульптура “К звездам”.

Подобно Прометею, несущему огонь человечеству, в скульптуре запечатлен молодой, полуобнаженный и могучий титан в набедренной повязке. Словно факел запускает он в небо ракету, которая устремляется в бесконечную синеву навстречу новым открытиям и приключениям.

Бодибилдинг тогда еще не практиковали, поэтому могучий титан в набедренной повязке вышел у скульптора несколько худосочным.

Упражняясь с нашей бонной Адой Ивановной в устном счете, мы ему все ребра пересчитывали.

Ада Ивановна заодно якобы учила нас немецкому. В итоге немецкий оказался как раз из тех языков, на которых не знаю практически ни слова. В отличие от Саши, который по сей день помнит (если не врет) какой-то немецкий стишок.

Впрочем, Сашка, как и все остальные в группе, был старше меня на год. А когда тебе пять лет, а им, гадам, уже шесть, это весьма существенно.

Собственно, эта дельта возрастов и определила мою дальнейшую образовательную траекторию. Когда все четверо партнеров по немецким прогулкам в саду Советской Армии отправились в первые классы, встал вопрос, что делать со мной, которому до школы оставался еще целый год.

На семейном совете решили запихнуть и меня в первый класс школы, которая была прямо под окнами родительской спальни. И запихнули (чудом сохранившаяся записка наробразовской начальницы: “Принять в школу в виде исключения”).

Все нормальные люди с умилением вспоминают своих первых учительниц, бережно хранят в памяти детали – кружевной воротничок, стоптанный башмачок, седые прядки, школьные тетрадки. Пару золотых зубов по углам и привычку застегивать кофту не на ту пуговицу.

Ну хотя бы имя-отчество…

Я не только не помню свою первую учительницу – я вообще из первого своего школьного класса не помню решительно ничего. И никого.

Когда оказываюсь в чужой, чуждой обстановке и некуда деться, я окукливаюсь, впадаю в некую дремоту. Как компьютер, который не отключен, но монитор темный, только огонек в углу мигает. Если снова и включается, то совсем не сразу.

Это и сейчас так. Замыкаюсь в своей скорлупе, в коконе, в батискафе на дне морском и даже на прямые обращения реагирую не сразу, а после изрядной паузы.

полную версию книги