Выбрать главу

Две почти нечитаемые газетные вырезки – одна о разоблачении троцкиста (деда), другая о разоблачении кулацкого сына (его секретаря) – выпали из двадцать девятого тома мрачновато-зеленого собрания сочинений плодовитого Чарльза Диккенса, когда мы с отцом переставляли книги из рассохшихся и уже не закрывавшихся старых шкафов на свежеприобретенные румынские полки.

Другие обрывки истории семьи выпадали из многотомной книги судеб столь же редко и случайно.

Мои дедушки и бабушки были детьми местечек: Вилейка, Воложин, Фастов… Там они и выучились – кто как смог.

Воложинская иешива деда Исаака была весьма престижным заведением. Туда приезжали на учебу отовсюду (даже из Японии и Австралии). Формально ее закрыли еще до Первой мировой (как не соответствовавшую тогдашним стандартам образования), но дожила иешива до Второй.

Последних учеников вместе с раввином расстреляли нацисты в сорок первом.

Мне было лет десять (может, больше), когда в начале летних каникул мы пересекали на машине Белоруссию, направляясь к популярной среди тогдашней научно-технической интеллигенции Балтике, дабы, бродя по колено в холодном мелком море, прячась от ветра в песчаных дюнах и от моросящего дождя в уютных кофейнях, полагать себя в Европе.

По дороге мы неожиданно свернули с шоссе на пыльный проселок и остановились посреди неведомого селения.

Предмет отцовской любви и гордости (несколько лет он простоял в особой профессорской очереди), наша “Волга” с оленем на носу произвела на аборигенов сильнейшее впечатление.

Папа начал осторожно расспрашивать местных, выбирая тех, кто постарше:

– Не подскажете, где здесь была улица Пилсудского?

Я ничего не понимал. Куда мы приехали? Какой Пилсудский? Зачем папе эта улица?

Встреченные старики, похоже, понимали (шарахались). Наконец папа коротко пояснил, что здесь некогда жил дед и заодно – кто такой Пилсудский.

Сомнительный, надо признать, персонаж.

Будучи ребенком рассудительным, я высказал гипотезу, что, поскольку он тоже был вождем, это, наверное, была главная улица местечка, то есть та самая улица Ленина, где мы и остановились.

Так и оказалось. Отец нашел дом, в котором жил дед. Может, когда-то он и сам там жил, но об этом он ничего не сказал. Просто постоял рядом, и мы поехали дальше.

Самого деда Исаака помню плохо.

На фотографии – упитанный дошкольник (я) и сухонький благообразный старичок (дед) на скамейке у Патриарших прудов, куда бабушка выводила его “подышать воздухом”.

Я еще мало что соображал, когда дед уже мало что соображал (альцгеймер). Дед то и дело терялся, мы бегали по окрестным переулкам, в конце концов находили. Он стоял, прислонившись к стене дома. Указывая палкой на осторожно обходивших его москвичей и гостей столицы, дед сообщал им бесстрастным шепотом, что все они – жулики.

Дед Исаак навязчиво повторял одну и ту же историю про то, как пришел главный жулик, а с ним много других жуликов. Когда главный жулик умер, другой жулик стал главным, он привел новых жуликов, уничтожил старых… И так далее.

Много позже, уже после смерти деда, до меня дошло, что он несколько абстрактно, но в целом довольно точно излагал таким образом краткую историю ВКП(б).

Новейшую историю страны, где мне предстояло взрослеть и жить.

Про бабу Розу

В Москве, где дед успешно осваивал роль канцелярской скрепки, неожиданно сделала карьеру баба Роза, ставшая активной сподвижницей Крупской в деле ликвидации неграмотности и организации школ рабочей молодежи.

Среди сподвижниц была у бабы Розы подруга. Во время совещаний в Наркомате просвещения они время от времени перекидывались ехидными репликами на идиш.

Жизнь спустя в книге воспоминаний о Крупской, где был и бабкин сусальный текст, баба Роза с сильно запоздавшим ужасом прочла в соседних мемуарах, что, еще будучи секретарем большевистской “Искры” и всячески способствуя возгоранию пламени как в супруге, так и в Российской империи в целом, Надежда Константиновна выучила идиш и польский, поскольку немало писем приходило на этих обиженных царизмом языках.

И стало быть, она исправно улавливала все бабкины шпильки.

Однако бабу Розу не только не выгнали за чуждые каждому советскому человеку реплики, но даже и наградили несколько позже орденом Ленина – за то, что во время войны с неожиданной энергией она чуть не в одиночку смогла эвакуировать пресненских детей за Волгу, в Елатьму.

На старости лет баба Роза сама уже плохо помнила, за что именно получила Ленина на грудь, однако заветный орден не снимала практически никогда, потому как благодаря платиновому профилю вождя проходила без очереди к врачу в поликлинике и к инспектору в райсобесе.