А сила в слабости – то это женщина. И пока мой мозг пытался уговорить меня сдаться кому угодно, в поле зрения вошла одна из четырёх женщин, которых видел в углу зала какое-то время назад. Она была красива не только на расстоянии. Шёлковое платье с глубокими разрезами облегало фигуру. Плавные движения, уверенность которых внесло спокойствие и возбуждение, тёплой волной пробежавшее по телу. Я не понимал, что происходит. Такого со мной не было никогда.
Не отрывая влажного взгляда от моих глаз, она положила тёплую мягкую ладонь мне на грудь, и медленно, слегка касаясь кончиками пальцев, скользнула вниз к животу. Я тонул в бездне её широких зрачков, боль растаяла в негу, и когда с тихим шорохом платье упало к её ногам – возбуждение поглотило меня.
Вспышка боли – как удар током. Хлыст рассёк спину, и показалось что разорвал меня на части. Крик застрял в задыхающемся горле.
Расслабление и боль повторялись, и всё глубже проникали в меня. Я хотел умереть. В переходах между наслаждениием и судорогами я понял, что смерть – выход для слабых, а сила в том, что бы выжить. Не сломавшись.
Понимание того, что ломаться нельзя, мне дало простейшее логическое рассуждение, которое пришло как-бы извне:
- ты сейчас не в силах повлиять на того, кто причиняет тебе боль;
- у того, кто причиняет боль – нет жалости, значит просить его не о чём;
- ты всё равно не знаешь, когда и как это закончится;
- позволяя себе сломаться, ты не сделаешь боль слабее;
- не позволяя себе упасть ты оставляешь возможность торга. С противником, с собой. Но это тогда, когда твой противник хочет от тебя чего то добиться. Что от меня хотели сейчас – никто не говорил. Тогда тем более сломаться нет смысла. Есть смысл убедить себя в том, что я умер, и получить от боли кайф. Но это доступно йогам или самураям, я же просто был таким как есть.
Доходя до пика невыносимости, боль постепенно сдвигала порог чувствительности. Одновременно я всё меньше понимал что происходит, да и вообщее способность понимать или просто думать таяла, как случайный снег на лугу.
В какой то момент я начал слышать голос. Понял, что это был я – просто пытался говорить с собой, и произносить вслух всё что приходило в голову. Но потом в какой-то момент этот другой я изменил голос, и стал задавать вопросы, которых небыло в моей голове.
Сначала я подумал, что схожу с ума. Это нормально, так защищается психика. И я даже обрадовался. Но голос не совсем реагировал на состояние, он был как бы со стороны.
Тогда я понял, что со мной разговаривают, и я не схожу с ума. А жаль.
- Тебе страшно? - спросил меня вкрадчивый голос.
- Я слишком занят, что бы об этом думать - с трудом прохрипел я, срываясь на крик.
Голос рассмеялся и продолжил:
- Обожаю чувство юмора как инструмент спасения себя. Настоящая сила не боится выглядеть слабой, и в доказательствах не нуждается. Как и настоящая мудрость не ищет признания. Но страх...
- Он сам по себе, с ним и договаривайся.
- Ты не понял...
- Ещё бы... я... не понял, ты же не сказал почему я здесь?
Всё затихло и погасло, лишь свет сквозь давно не мытые стёкла где-то на потолке дарили сумрак вокруг меня. Тиндат медленно сел в кресло напротив меня, и закурил. Сигареты, да ещё и в свежей заводской упаковке - роскошь, но после увиденного в углу бара я не был удивлён.
- Я был о тебе лучшего мнения. Наверное, идеализировал.
- А я тебя не просил.
- Ну да, так и есть. Поэтому будет честным ответить на твой вопрос.
Видимо непонимание в моих глазах было настолько выразительным, что хорошо читалось даже в окружающем нас сумраке.
- Так вот - продолжил он, положив ногу на ногу - миром движет немногое. Это страх и жадность. Да, есть ещё любовь... Но она даётся немногим, и не бывает вечной. А жадность и страх это врождённые человеческие опции. Двигая такими инструментами я создал и управляю своим маленьким миром. Он не имеет названия, но патрули называют его "Чинвадра". На языке одного из них это значит "спасение". Наверное, они считают меня сектой.