Я не знаю, как называется этот нерв, но, думаю, проблему нужно как можно скорее прояснить. У меня нет ни малейшего желания превращаться в устрицу (это они целыми днями лежат раскрытыми и ловят на лету сперму устриц-самцов, болтающихся в море. Настоящие шлюхи).
Но не будем слишком беспокоиться. Сегодня вечером я узнала, что во вторник утром состоится семинар, касающийся вопроса неизвестных нервов моей ноги. Семинар относительно короткий, но содержательный. Я готова стать подопытным кроликом для любых экспериментов, при условии, что меня будут лечить как нужно и мне станет хоть немного легче. Сейчас, когда я пишу эти строки, то почти не могу шевелить ногой.
С другой стороны, поскольку я вижу: ты еще не получил моего сообщения о том, что я делала с четырех до семи, рискуя повториться, настаиваю на столбнячном аспекте моего вечернего оргазма. Родители еще никогда не заставали меня в тот самый момент, но мне бы не понравилось, если бы именно в этот вечер они ворвались в мою комнату под каким-либо патетическим предлогом. Даже во время самого посредственного оргазма трудно сохранять человеческое выражение лица и адекватность, чтобы ответить маме: «Не-е-е-ет, я не знаю, куда делся твой платок. Гермес, оставь меня в покое!..». Обычно мне кажется, что я сохраняю нормальный облик — глаза у меня не закатываются, уши не краснеют. Зато на этот раз я чуть не потеряла сознание.
Не говори мне об обмороке в операционной. После этого я невероятно возбудилась.
Я до сих пор не раскрыла тайну царапин, появляющихся на моей спине после каждой нашей встречи. Сначала думала о стигматах вины, но это невозможно в принципе, поскольку чувство вины мне совершенно незнакомо. Я ощущаю себя неприкосновенной, это ужасно; вот уже два дня я раскалена добела и не нахожу покоя.
Поэтому нам нужно обязательно увидеться во вторник. В этом я абсолютно уверена. И жду всех твоих «может быть», о которых ты говорил по телефону.
И я ложусь спать.
И буду себя трогать.
И думать о тебе.
Надеюсь, не помешала тебе сегодня утром.
И в лифте клиники нет камеры.
И скажи им, чтобы они поставили еще более ветхий лифт, который поднимался бы между этажами три часа.
До завтра.
Мне тебя не хватает.
Телефонные ласки с Месье под моим горячим одеялом в восемь часов утра. Я только что проснулась и пребываю в приятной истоме.
— Ты что-нибудь написала вчера?
— Честно говоря, нет. Покрутилась немного вокруг и успокоилась, — признаюсь я, чувствуя раздражение, смешанное со стыдом.
— Ты должна писать! — ворчит Месье.
— Знаю, знаю…
— Я серьезно, Элли. Ты уже знаешь, о чем будешь писать?
— М-м-м?
— Напиши о нас. О нашей истории.
— Да? А что можно о нас написать?
— Ну… не знаю! Ты же писатель! Когда я читаю твои послания, воспринимаю их словно выдержки из романа. Придумай роман о нашей истории!
Общаясь так, я рассеянно ласкаю себя, надеясь, что красивый, возбуждающий голос скажет мне что-нибудь более фривольное… В этот период Месье каждый день подталкивает меня к писательству. Но что может быть оригинального в истории связи женатого мужчины с племянницей одного из своих коллег? Однако я не стану понапрасну задевать его литературную гордость.
— Почему бы и нет? — бросаю я, уверенная, что снова пробездельничаю в этот очередной день студенческой забастовки.
— По крайней мере, попытайся, — отвечает он. — Я перезвоню тебе вечером или днем, если получится. Хорошо?
— Хорошо.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Ты сейчас где?
Разговор принимает иной оборот.
— В своей постели. Только что проснулась.
— Голая?
— Я всегда сплю голая.
Почти болезненный выдох сквозь зубы на том конце провода.
— Ты меня возбуждаешь, хулиганка!
Я хихикаю от удовольствия и делаю вид, что протестую.
— Но я ничего не сказала!
— Конечно. Ты прекрасно знаешь: ты сказала достаточно, остальное доделает мое воображение. Как я буду выглядеть, когда войду с эрекцией в клинику?