Часть Эстель — до сих пор она не считала ее такой большой — отчаянно жаждет проглотить все извинения, которые он может выдумать, и продолжить жить с ним, словно ничего не случилось. Эстель узнаёт в этом умение своей собственной матери закрывать глаза на все, что может вызвать скандал внутри ее семьи, которой мать очень гордится. Но как раз из гордости и презрения к подобному малодушному поведению она отказывается с этим мириться. Если бы все было так просто — закрыть глаза, она бы не испытывала сейчас подобную боль. Как же больно слышать ложь от любимого мужчины! А Месье лишь повторяет как заведенный:
— Я не понимаю.
— Здесь ты одинок, — отвечает Эстель агрессивнее, чем ей хотелось бы. — Перестань мне лгать, все слишком очевидно. Тайное рано или поздно становится явным.
— Она не назвала тебе своего имени?
— Если бы она это сделала, я бы сейчас не была в таком состоянии.
— Какой у нее был голос?
Эстель на грани истерики и уже не может сдерживать рыдания.
— Ладно бы ты изменял мне, и я бы об этом не догадывалась! Но лгать мне так, будто я тебя не знаю, тогда как знаю словно облупленного, это уже невыносимо! Просто гнусно!
Из манежа раздаются пронзительные крики малыша.
— Прошу тебя, не плачь. Смотри, ты напугала ребенка.
— Как раз о нем я и думаю. О нем и обо мне. Я прошу лишь об одном: чтобы мне не было стыдно быть твоей женой.
Месье, вынужденный молчать, не знает, куда смотреть. Эстель тихо произносит:
— Это очень просто. Взгляни мне в глаза. Я не хочу краснеть из-за того, что ношу твою фамилию, и не хочу, чтобы однажды Шарль задался вопросом: что за женщины названивают нам домой? И когда ты лжешь мне, а незнакомка бросает трубку, узнав, что ты женат, мне становится стыдно. За тебя и за меня, и ко всему прочему, мне это причиняет боль. Мне стыдно и больно любить тебя. Поэтому не делай так больше. Если ты любишь меня, если любил, скажи правду. Скажи, что ты спишь с другой женщиной, и это она тебе звонила. Иначе я сойду с ума.
Месье поднимает на нее свои серые глаза, и на мокром от слез лице этой женщины, знакомом ему до боли, он видит ожидание, полное отчаяния. В ее черных глазах маячит пропасть, в которую Эстель вот-вот упадет, если он когда-нибудь скажет ей то, о чем она просит. То, что, как ей кажется, она хочет услышать. Она икает, как маленькая девочка, ее грудь судорожно вздымается, а в нескольких метрах от них надрывается их ребенок, напуганный ссорой. И Месье понимает, какой хаос он посеет, если скажет эти слова. Сколько горя причинит Эстель, которую он так страстно любит, которой так восхищается по многим причинам. И, поскольку он не чувствует в себе силы и смелости подвергнуть их жизнь подобному риску, он медленно говорит ей, не сводя с нее глаз:
— В больнице есть одна женщина — пациентка, которая пришла ко мне на прием в марте по поводу искривления носовой перегородки. Я ее прооперировал, и она еще несколько раз приходила на послеоперационный осмотр. Я занимался ею большую часть времени. Мы неплохо ладили, и я дал ей свой домашний номер на случай, если у нее снова появятся боли. Она влюбилась в меня, о чем сообщила мне во время последней консультации. Я резко оборвал наше общение и перестал ее принимать.
Эстель с серьезным видом слушает историю, которую рассказывает ее муж, и осознает, что никогда не узнает, правда это или выдумка от начала до конца. Слезы высыхают на ее щеках, стягивая лицо, словно маской. Шарль перестал плакать, и теперь из манежа доносится его беспокойное лопотание.
— Я ничего тебе об этом не сказал, потому что случай несерьезный. У пациентки обычный невроз. Теперь, когда у нее есть мой домашний номер, я не знаю, что можно сделать, кроме как сменить его. Завтра позвоню из больницы и припугну ее. Милая…
Он касается рукой ее щеки. Словно укушенная осой, Эстель выгибается и отступает к спинке дивана.
— Ты спал с ней?
— Нет, — не моргнув глазом, отвечает Месье.
Ей почти стыдно за то, что тяжесть, давившая грудь, постепенно уходит. Может, он с ней и не спал, и что с того? Что это меняет, если поразмыслить? Разве он не будет думать о том, и, Боже мой, именно это ее убивает — он тысячу раз изменяет ей в мыслях… Теперь чувство облегчения кажется ей таким хрупким и неразумным, что она не решается смотреть на своего мужа из страха потерять последнюю волю к сопротивлению в этих глазах, обожаемых ею. Эстель знает: он настолько умен, что даже если продолжает врать, она не поймет этого по его лицу.
— Почему я должна тебе верить? — наконец спрашивает она.