– Даже генерал может влюбиться.
– Плохо. Я ожидал таких эмоций от пацана, но не от престола, которому в прошлом месяце перевалило за одиннадцатый век, – тяжёлый вздох. – Я поговорю с ним. Раз уж отказывается соображать.
Послышались удаляющиеся шаги. Стиснув зубы, Дейн приказал своему непослушному телу подняться с опаляющего пола, но в итоге не мог даже пошевелить рукой. Серебро и раньше ослабляло его, но в подростковые годы, когда он ещё не поднял ни одного тела, это воздействие было едва ощутимым. Сейчас же Дейн был соткан из своего дара, пропитался им, позволил дару ферментировать себя и разложить.
– Дейн, – послышался из-за двери голос Джареда.
Он не смог ответить.
– Я тоже ненавижу тебя.
Дейн беззвучно хмыкнул, всё ещё прилагая усилия, чтобы пошевелиться. Рефлекторно он пытался воззвать к своим зомби, сосредоточиться и почувствовать поблизости мёртвые тела, но не ощутил ничего. Мир вокруг него наполняла та же зияющая пустота, как и в детские годы, когда он был ночным человеком и был счастлив лишь одной возможности сбежать из дома и провести всю ночь на улице. Дейн с трудом перевернулся на спину и прислонился затылком к стене. Тело сковало судорогой, тянущая боль наполняла каждую клеточку тела, пробиралась в мысли, стискивала когтистыми пальцами сердце. Неужели Антарес веками терпела такую муку?
Но, что более важно, неужели Ангетенар и Кетцалькоатль позволили ей претерпеть столетия жутких мучений? Ради чего? Король вампиров был садистом по своей натуре, а престол... так ли сильно от него отличался? Запереть в гробу возлюбленную и гарантировать ей мнимую свободу. Разве возможна для Антарес свобода рядом с естественным врагом вампиров? Да и вообще – с мужчиной, который пытается оспорить её доминирующую роль в отношениях?
Дейн закрыл глаза, его прошиб холодный пот. От серебра в тюремной камере его защищала одежда, а от серебряного клейма не защитит ничто.
Быть может, напоить гри-гри кровью ангелоидов? Будет ли после этого влияние серебра переноситься легче? И не исчезнет ли от этого его дар?
Дейн стиснул зубы, пытаясь подняться с пола. Было ли у него хоть что-то, что он мог считать своим? Хоть что-нибудь, кроме тела? Да и принадлежало ли оно Дейну? Оно принадлежало Антарес, его сердце принадлежало Антарес, его разум принадлежал Антарес. Его живые трупы с заключёнными в них душами, его желание превзойти соперников, его стремление быть с ней. Чем бы он был, если бы не она? Тупоголовым, никому не нужным мальчишкой, которого сторонились даже родители.
Он едва не взвыл от боли, когда заставил себя подняться и, опираясь на металлическую дверь, дёрнул её, что было сил. Заперто. Конечно же. Глупо было ожидать чего-то ещё. Зажмурившись, он прислонился лбом к двери, сжав висевший на шее матерчатый мешочек. Дверь приятно холодила кожу. В тюремной камере вообще было прохладно, но из-за серебряной сети Дейн чувствовал себя так, будто его засунули в микроволновку.
Нить была плотно прижата к стене. Дейн просунул ноготь под тоненькую, словно волос, серебряную нитку и взвыл от боли. Ему казалось, будто ему под ноготь вонзалось раскалённое лезвие. Он попытался выдернуть сеть. Не вышло. Сглотнув, он попытался сделать это опять. Если уж ему суждено лишиться дара, пусть хотя бы мелкая пакость останется треклятым солнцеходцам памятью о Дейне. Он никто без своего дара, ничто, и недостоин даже носить имя. И жить, не будучи полезным Антарес, он не имеет права.
Единственное, о чём он жалел, – так это о том, что перед уходом не поцеловал руку королевы.
Нить отошла. Дейн дёрнул, что было сил, повис на тоненьком серебряном волоске всем телом. Сеть отошла сильнее, но не полностью. Дейн прижался лицом к оголившейся стене.
– Ярость, – прошептал он, зажмурившись.
Прошла минута, вторая, третья. Дейн не ощутил отклика от своей армии живых мертвецов.
В какой-то момент судороги, сковавшие мышцы, стали до того невыносимы, что Дейн без сил свалился на пол, мгновенно лишившись сознания. И всё это время, пока он едва мог дышать от боли и не мог двигаться от судорог, он слышал чей-то невнятный разговор: