Варвара Николаевна встала, легким движением руки оправила подол платья.
– Не переживай. Придет время, и ты будешь при власти.
Напрасно, ох, напрасно она произнесла последние слова. Именно они еще более убедили Бокия в принятом решении.
Глеб Иванович качнул головой, после чего неожиданно для Варвары Николаевны резким движением вскинулся, обошел стол, сел на свой стул, выдвинул ящик из тумбы стола, вытянул из него несколько папок с бумагами.
– Извини, Варвара, у меня дел по горло.
– То есть? – Женщина оторопело уставилась на ворох документов. – Ты что, не собираешься ехать на Московскую?
– Нет, – спокойно отозвался Бокий, – насколько помнится, возглавлять операции по подавлению беспорядков, а в данном случае мы имеем именно такой факт, должен председатель ЧК. Лично! А так как я не председатель…
Глеб Иванович развел руками.
Яковлева нервно прикусила нижнюю губку. Она еще не поняла, какую западню ей устроил Глеб Иванович, но интуитивно чувствовала: что-то тут не так. А Бокий, решив ей помочь, продолжил мысль:
– И ответственность за подавление мятежей и беспорядков в городе несет непосредственно он, председатель. Так что, Варвара Николаевна, в данной ситуации могу помочь только одним: дать свой наган. Маузер будет великоват для тебя, а вот револьвер в самый раз.
Красивые глаза Варвары Николаевны оторопело уставились на подчиненного. Такого поворота она никак не ожидала. По ее мнению, достаточно было огласить приказ, как машина сама собой должна была заработать. Полностью. Только с ее корректировкой. А тут…
Яковлевой вдруг стало душно.
Капкан ей устроили отменный. Да уж, тут Бокий отыграл очень красиво. Даже Варька была вынуждена это признать.
Дело в том, что никаких инструкций по поводу того, кто, как и в каких ситуациях должен был действовать, в природе новой республики пока не существовало. Демократия. Революционный порыв. Практически анархия. Поэтому на усмирение всяческих беспорядков выезжали в основном те, кто сам любил побузить и почесать кулаки. Для них это было своеобразным выпусканием пара. Руководить подобной публикой мог только авторитетный человек. И, естественно, никак не баба. Даже Урицкому неоднократно ставилось в вину то, что он подчас при проведении акций не мог контролировать своих людей. Так Моисей был какой-никакой, а все ж мужик. А тут… К тому же на подобные мероприятия в основном выезжала «матросня». А та могла и высмеять, и послать куда подальше. Весь авторитет псу под хвост. И это перед приездом Феликса.
– Глеб, ты же понимаешь…
– Что? – Глеб Иванович даже не оторвал головы от бумаг на столе.
Варвара Николаевна собралась объяснить, но взгляд споткнулся о крепкий затылок чекиста, и слова сами собой застряли в гортани. Продолжать разговор не имело смысла. Поняла: Бокий помогать не станет.
А подчиненный зашуршал бумажками, внимательно просматривая то одну, то другую, будто забыв о том, что он в комнате не один.
– Что ж, Глеб, смотри… – женщина резким движением руки отряхнула подол платья, – как бы не пожалел, – и, не прощаясь, покинула кабинет.
Аристарх Викентьевич, чтобы хоть как-то скрыть смущение, принялся протирать очки некогда отрезанным от старой портьеры кусочком бархотки. Зрение только начало подводить следователя, а потому оптику мужчина применял крайне редко, в исключительных случаях. Да и то, скорее по причине того, чтобы хоть как-то скрывать свои эмоции.
Первой на допрос из всего семейства Канегиссеров Геллер, как ни странно, вызвал дочь Иоакима Самуиловича, сестру убийцы, Елизавету, или, как ее звали в узком домашнем кругу, Лулу.
Елизавета Иоакимовна не признала Озеровского, расположившегося в дальнем углу слабоосвещенной камеры. Да, собственно, с какой стати она должна была узнавать человека, которого видела всего один раз в жизни и то при трагических обстоятельствах: смерти брата?
Тихо сидя на тяжелом, привинченном к полу табурете, вжавшись в него, девушка бросала испуганные взгляды то на коричневую поверхность крышки стола, на которой лежали чистые листы бумаги для протокола, чернильница и перо, то на следователя, вольготно развалившегося напротив и в который раз сально осматривавшего фигурку арестованной, то на стены камеры, выкрашенные в непонятный грязный цвет.