Он помнил вчерашний вечер. Признание, нежное прикосновение ее руки, взгляд, полный любви и печали.
"Я уезжаю, Никита," - сказала она тогда, и эти слова звучали в его голове, словно приговор. Но он не собирался сдаваться.
Добравшись до школы, он увидел ее у входа. Ануш стояла, опустив голову, и казалась такой хрупкой и беззащитной. Он подошел к ней, чувствуя, как бешено колотится сердце.
— Ануш, — тихо позвал он. Она подняла на него глаза, полные слез. Он взял ее за руку, ощущая, как она дрожит. — Послушай меня... Я знаю, ты уезжаешь, но это не значит, что все кончено. Мы можем попытаться, Ануш. Мы можем найти способ быть вместе.
Он смотрел на нее, надеясь увидеть в ее глазах хоть искру надежды. И он ее увидел. Слабую, едва заметную, но она была там. И этого было достаточно. Он знал, что борьба только начинается, но он был готов к ней. Ради нее. Ради их любви.
Ануш молчала, лишь сильнее сжала его руку. В ее глазах читались сомнения и страх, но также и надежда, которую он так отчаянно искал.
— Никита, ты не понимаешь, — прошептала она, — это не просто переезд в другой город. Это другая страна, другая жизнь. Моя семья… они хотят, чтобы я была там. Чтобы я продолжила наши традиции.
— А наши традиции? — возразил Никита. — Наша любовь, наши мечты? Разве это ничего не значит?
Он видел, как ей больно. Он понимал, что она разрывается между долгом перед семьей и чувствами к нему. Но он не мог просто стоять в стороне и смотреть, как она уходит.
— Я не прошу тебя бросить все, — сказал он, — я прошу тебя дать нам шанс. Давай попробуем, Ануш. А если не получится, тогда… тогда я отпущу тебя.
Ануш опустила взгляд, и по щеке ее пробежала одинокая слеза, словно осколок разбитой надежды. Она молчала, перебирая в уме обрывки мыслей, словно хрупкие осколки разбитой вазы.
— Шанс… — прошептала она, словно боясь спугнуть это слово. — Ты правда веришь, что у нас есть хоть малейший шанс? Они никогда не поймут тебя, Никита. Ты словно из другого мира.
— Я готов стать частью твоего мира, — ответил он, вкладывая в каждое слово отчаянную надежду. — Выучить твой язык, принять ваши обычаи. Все, что угодно, лишь бы быть рядом с тобой.
Он нежно коснулся ее лица ладонями, заглядывая в глубину ее глаз. Там, в темном омуте сомнений, едва мерцала слабая искра согласия, словно крошечная звезда в ночном небе.
— Дай мне время, — прошептала она, словно вымаливая отсрочку. — Мне нужно все обдумать, поговорить с ними… Но пообещай, что будешь ждать. Будешь рядом, что бы ни случилось.
Никита прижал ее к себе, чувствуя, как отступает ледяной холод отчаяния. Он поклялся ждать, бороться за их любовь, даже если весь мир обернется против них. Он понимал, что впереди их ждет нелегкий путь, усыпанный терниями непонимания, но ради Ануш он был готов пройти его до конца.
Глава 4
Раскатистый трезвон школьного колокола, словно безжалостный глашатай, возвестил об окончании краткой передышки, вырвав влюблённых из объятий друг друга. Судьба развела их по параллельным мирам классов, где Никиту ждали загадки химии, а Ануш — строгие теоремы математики.
— Я люблю тебя, — прошептал Никита, и его слова, словно крылья бабочки, коснулись щеки девушки, прежде чем он вихрем умчался в класс.
— И я тебя, — отозвалась Ануш, и эхо её слов , последовало за ним, пока она сама спешила навстречу цифрам и формулам.
Химические формулы и математические уравнения казались теперь блеклыми и бессмысленными символами, не способными сравниться с той яркой реальностью, которую они создали вместе. В голове Никиты вместо валентностей и молярных масс пульсировало лишь одно: "Ануш". Каждый атом казался метафорой его собственного сердца, стремящегося воссоединиться с её молекулой души.
— Артёмов! Земля вызывает! Приём! — голос учителя химии прозвучал как взрыв петарды в сонном царстве Никитиного сознания. Парень подскочил, словно его дернуло током. — Ты где витаешь, химик-теоретик? В облаках девичьих грёз? Эх, если бы ты так же пылко любил таблицу Менделеева. Ты же сам выбрал химию.
— А? Да-да, я здесь, Виктор Андреевич! Внимаю каждому вашему слову, как откровению свыше, — пролепетал Никита, пытаясь изобразить на лице подобие сосредоточенности. В голове же роились формулы, но не химические, а любовные.
Виктор Андреевич, пронзив его испепеляющим взглядом, изрек: "Любовь к химии, Артёмов, требует не меньшей самоотдачи, чем любовь к музам! Иначе получишь не золото, а лишь кучу шлака!" Учитель демонстративно потряс пробиркой, словно дирижер палочкой, призывая к тишине разбушевавшийся класс.