«За что? – вопрошала я Всевышнего, глотая слезы, когда ван Хрен наконец слез с меня и не воспрепятствовал моему желанию свернуться в позу эмбриона. – За что все эти испытания? Кто-то умный сказал бы, что нам даны только те испытания, которые мы в силах пережить. Но разве это помогает, когда понимаешь, что попала в ловушку и выхода нет?! Нет!»
Снова и снова я заставляла себя подняться и осмотреться, найти способ сбежать – найти телефон, устроить шум, попытаться одолеть Жана. Но слабое тело с опустошенной душой потеряло всякую способность двигаться. Истерзанная плоть требовала отдыха. Я ухнула в черную бездну сна, провалявшись на смятой постели несколько часов. Хотя сколько - я не знала, потеряв счет времени.
Знала только, что за время сна успела ощутить естественные потребности тела, жажду, голод и собственный запах пота. Тело мое хотело жить и требовало ухода и насыщения, тогда как я не чувствовала себя живой. Вот никак. Зачем мне жить в мире, где умирают самые близкие, а друзья предают? «Тонечка, зачем, скажи! – молила я покойную бабушку, прося дать мне хоть какой-нибудь ответ, маломальский знак. – У меня нет никакого ориентира, никакого смысла нет больше жить! Так зачем…»
«Потому что Господь дал тебе жизнь, и ты не вправе решать, когда тебе покинуть этот мир, - будто бы отвечала глубоко верующая бабушка, и мне даже показалось, что слабое дуновение ветерка из приоткрытого окна – это ее ласковая ладонь, коснувшаяся моей макушки. – Потому что тебе еще надо узнать, кто убил твоих родных, - продолжал призрачный Тонечкин голос, успокаивая мои расшатанные нервы. - И позаботиться о том, чтобы убийцы понесли наказание. А еще тебе просто рано умирать, душа моя. Живи! Борись! Ни за что не сдавайся!»
- Чего разлеглась, сучка? – зло осклабился ван Хрен, и я с трудом пошевелилась и разлепила глаза, смотря на него мутным взглядом. Влажное от испарины тело, упертые в боки ручищи, длинные ноги-бревна и посередине огромного тела – толстое орудие пыток. Поежившись от ужаса, я сжалась сильнее, прекрасно зная, что пощады просить бесполезно.
- Что молчишь? Думаешь, позволю тебе тут прохлаждаться? Вставай! – грубо дернув за предплечье, он поднял меня на слабые ноги и куда-то поволок.
- О чем говорить с тобой, дикарь! – вскрикнула я, истово пытаясь освободиться, но ничего не выходило. Он пер как танк, выворачивая мне руки.
- Как о чем? Умоляй отпустить, угрожай, злись, позови Рету, чтобы спасла тебя, - издевательски сюсюкал он мне прямо в ухо, стаскивая на цокольный этаж по деревянной лестнице, а я молила небеса, чтобы никто из постояльцев не увидел нелицеприятную картину. Он приволок меня голую в техническое помещение, оказавшееся прачечной. Я молчала, желая хотя бы тут обрести видимость проявления воли. В остальном мне отказали, превратив в бесправную пленницу.
По спине пробежались ледяные мурашки, когда я подумала, что тролль привел меня сюда, чтобы убить. А что? Уединенное тихое место. Моих криков никто не услышит. Это в комнате ему пришлось зажать мне рот, чтобы не напугала гостей из соседних номеров, а здесь никто не отзовется на мои мольбы о помощи. «Вот тебе и борись, Тонечка!» - горько рассмеялась я искренне, а Жан, вместо того чтобы накинуться на меня снова, бросил в лицо плотный серый халат и резиновые тапки и назидательно сообщил:
- Будешь отрабатывать хлеб. Недостаточно одной твоей сладкой дырки, чтобы компенсировать затраты на твое содержание. Это прачечная, как видишь, - обвел он рукой помещение со стиральными машинками и гладильными досками. – Стирка и глажка вдобавок утомят тебя. Мне не нужна дикая кошка в постели, я слишком устаю, работая весь день.
- Стареешь, наверное? – не сдержалась и выдала я, озираясь по сторонам и ахнув, когда ван Хрен подскочил и обхватил мою шею твердыми пальцами, приподнимая меня над полом. Для него я была как цыпленок, такая же маленькая и беспомощная. Болтала в воздухе ногами и пучила глаза, цепляясь за запястья Жана и стараясь глотнуть хоть немного кислорода.
- Дерзкая, да? Я с твоей дерзостью быстро покончу! Научишься слушаться, сучка! – шипел он в лицо, успевая не только душить меня, но и больно выкручивать соски. Сначала один, потом другой, вызывая боль сродни жалящим укусам. Пара таких щипков – и он меня покалечит!
- Будешь слушаться?! Будешь?! – орал он мне в лицо, тряся, как плешивую собачонку.
- Д-да-а-а… - простонала я, теряя последние силы, и тогда Жан отпустил меня, позволив упасть на холодный пол тяжелым кулем.
- То-то же! Одевайся, - приказал он, подняв с пола и кинув в меня незатейливый наряд, и я с радостью нацепила на себя плотный халат и неудобные тапки, похожие на галоши. «Где та покорительница сердец Александровская, одевающаяся только от кутюр? – заскулила я мысленно, выпрямляясь перед моим мучителем. – Ненавижу, как я тебя ненавижу!» – говорил мой взгляд, но я не сказала ни слова, а пошла разбираться с кипой грязного белья и агрегатами для стирки.