Пока смоленский князь угощал обедом гостей и водил Владимира к кудеснику, насаду их осмолили и подготовили к волокам. К рассвету она впитает смолу, и можно продолжить плавание. Поэтому они простились с гостеприимным смоленским князем, объяснив, что с рассветом направятся к первым волокам.
— Ступайте. А ты, воевода, задержись.
Яромир остался. Все уже разошлись, но смоленский князь задумчиво молчал.
— Сказать мне что хотел, князь Преслав?
— Что?
— Сказать…
— Да.
Князь Преслав вздохнул, сокрушенно покачал головой.
— Дамский волок — самое удобное место для внезапного нападения. Он длинный и извилистый. Работы там тяжелые, медленные, вязкие, потому как каждое судно по-иному перетаскивать приходится. Даже охрана этим тяжким трудом занимается. А готовность воина жарким потом истекает, и сам это знаешь, и враги это знают.
— Знаю, князь Преслав.
— Я к волокам своих дружинников направил — вроде как рабочую ватагу. Велел им мечи да стрелы до времени припрятать. Если там какой перехват намечен, так на их помощь можешь без опаски положиться.
— Прими мою благодарность, князь Преслав.
— Ступай, воевода, — вздохнул князь кривичей. — И помни, что я сказал.
Яромир молча поклонился и вышел.
Гридни и стража, вернувшись после княжеского пира на насаду, сразу же завалились спать. Добрыня прилег на верхней палубе. Он не спал, искоса наблюдая за молчаливым Владимиром. Заметил вдруг, что его питомец улыбнулся и приветливо замахал рукой.
— Кому машешь, княжич?
— Князю смоленскому Преславу. Он провожать пришел и почему-то стоит на коленях.
— Почему-то… — усмехнулся Добрыня. — А как ему еще стоять, прощаясь с великим князем?
Владимир помолчал. Потом сказал нехотя:
— Нагадал мне этот кудесник, что будто бы стану великим князем.
— А мне ты, стало быть, не веришь, — с обидой вздохнул дядька. — Тебе кудесник нужен.
— А я верю кудеснику, — подхватил Ладимир.
— Не хочу, — объявил вдруг Владимир.
— Чего ты не хочешь?
— Знаю, что буду великим киевским князем, мне еще бабка моя, великая княгиня Ольга об этом говорила. Потом — ты, дядька мой. Потом — этот кудесник в пещере.
— Будешь, будешь ты великим князем, — очень серьезно сказал Ладимир.
— Будет, — снова усмехнулся Добрыня.
— Через кровь шагать? Это ж сколько прольется крови безвинной ради великокняжеского престола!.. Стоит ли он того, дядька мой?
— Стоит, княжич, стоит.
— А мне мнится, что нет, не стоит. Кровь куда больше важит, чем спесь княжеская, дядька ты мой дорогой. Куда больше…
— Ладно, спи, — с неудовольствием проворчал Добрыня. — Без крови на Руси ничего не случается.
— А почему?
— А потому… — начал было Ладимир.
— Спать!.. — рявкнул Добрыня.
Все примолкли.
И снова медленно тащилась тяжелая насада против течения. Привыкшие к мечам и сражениям дружинники Яромира изнемогали на веслах, и кормчий своей волей распорядился об их отдыхе через каждые три часа. Неугомонный Поток-богатырь был этим очень недоволен, почему и обратился сразу к княжичу:
— Так мы до заморозков тащиться будем!
— Надо же гребцам отдохнуть, Поток.
— Надо.
— А твои богатыри на что тут? Добрыня, поднимай всех — и на весла, пока гребцы дух переводят!
— А что? Разомнем силушку!.. — сказал Добрыня, поведя мощными плечами. — Не скучай, княжич.
Насада сразу пошла быстрее, не отстаиваясь через каждые три часа. Богатыри легко управлялись с веслами, на всю округу распевая песни.
— Время богатырей, — заметил Ладимир.
Владимир улыбнулся:
— Порою ты говоришь верно.
Это время и впрямь оказалось временем богатырей. Богатырская сила и отвага стали примером для всей Киевской Руси, и во многом благодаря его отцу великому князю Святославу, сокрушившему Хазарский каганат. О нем слагали песни и былины, его мужеством и мужеством его сподвижников восхищались киевские отроки, мечтавшие когда-нибудь пополнить ряды его не знающих поражений дружин. Мечтали о мече, битвах и славе…
Дни были длинны, а короткие ночи светлы и таинственно-тихи. Все спали по три-четыре часа, и этого хватало, чтобы грести без отдыха. Просто богатыри меняли гребцов, а гребцы — богатырей, и эти дружеские подмены тоже были для Владимира чем-то новым и необычным. Он обладал не только удивительной памятью, но и способностью подмечать даже крохотные изменения в общем потоке жизни.