Фока Бурлачук
ВЛАДИМИР РАЕВСКИЙ
Рецензенты:
член СП СССР С. Т. РОМАНОВСКИЙ
доктор исторических наук профессор В. Г. ТЮКАВКИН
© Издательство «Молодая гвардия», 1987 г.
ГРИГОРУ ТЮТЮННИКУ
посвящается
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
«КТО ЖИЗНИ ПЛАН МОЕЙ ЧЕРТИЛ…»
Места, где жил великий человек,
Священны: через сотни лет звучат
Его слова, его деяния — внукам.
В старинной слободе Хворостянке Курской губернии 28 марта 1795 года прошла молва: в семье отставного майора, надворного советника, дворянина Федосия Михайловича Раевского и его жены Александры Андреевны, до замужества княжны Фениной, родился третий сын. Прежде чем окрестить его, Федосий Михайлович зашел к священнику, дабы определить имя новорожденному. Пожилой близорукий священник надел очки, раскрыл святцы, через минуту изрек:
— Илларионом быть ему.
— Нет, батюшка, поглядите-ка, пожалуйста, еще, нет ли там имени Владимир? Мы очень хотели бы назвать его так в честь святого Владимира, — вежливо возразил Федосий Михайлович. — Не грешно же наше желание?
Батюшка молча снял очки, протер платком стекла, надел снова, уткнулся в святцы, тихо, про себя что-то бормотал, а затем вслух сказал:
— Верно, греха в этом нет, дело богоугодное. Ведомо, что в бозе почивший царь наш батюшка Петр Великий был рожден в день Исаакия Далматского, а нарекли его в честь святого Петра, твердого как камень.
Священник не мог отказать в просьбе столь уважаемому прихожанину, который позже на свои средства построил в Хворостянке церковь. На одном из камней фундамента виднелась надпись: «1804 года мая 18 дня усердием Федосия Михайловича и Александры Андреевны».
В один из воскресных дней праздновали крестины. Приехали гости из волости и губернии, где фамилия Раевских издавна была в большом почете. Когда Владимир рос, Александра Андреевна и Федосий Михайлович в шутку говорили, что им голубоглазого сына подбросили: он не был похож ни на одного из родителей, ни на своих старших братьев Александра и Андрея. А потом, уже во взрослеющем сыне родители подмечали черты характера, не сходные ни с кем из их детей.
Год спустя умерла императрица Екатерина II. Больше тридцати лет ей принадлежала царская корона. Правила государством с сорокамиллионным населением, языка которого почти не знала, но для большинства его считалась наместницей бога на земле.
Скорбя по императрице, обездоленный и порабощенный ею люд не подозревал, что именно она своими указами разрешила помещикам отсылать людей на каторжные работы «на толикое время, насколько он захочет, их брать обратно, когда пожелает». Крепостному крестьянину запрещалось подавать жалобы на своих господ. Помещику было дано право ссылать своих дворовых людей и крестьян в Сибирь, требовать заключения в смирительный дом, даже не указав причины, по которой «сия мера применяется…».
«Крепостные, — гласил указ, — составляют частную собственность их господ, от которых они вполне зависят». Екатерина часто похвалялась перед иностранными дипломатами, будто в доме каждого второго крестьянина на ужин курица, тогда как закрепощенный ею люд постоянно испытывал нужду, голод и унижение. Единственным кусочком свободной земли оставалась тогда еще Запорожская Сечь, и то до того времени, пока казаки участвовали в войнах против турок и татар.
В 1775 году Екатерина решила уничтожить запорожскую вольницу. По ее повелению Потемкин окружил Сечь своими войсками и обманным путем вызвал и арестовал кошевого Калнишевского — войскового писаря и войскового судью. Войско запорожское было объявлено распущенным.
Помолиться за упокой души Екатерины II в церковь пошел и Федосин Михайлович.
Церковь стояла на самом видном месте. Два голубых купола, увенчанных золотыми крестами, отражали первые солнечные лучи.
Для Федосия Михайловича церковь была особенно дорога: в ней он венчался, крестил своих детей, в ней отпевали родителей.
Войдя в церковь, Федосий Михайлович перекрестился, с благоговением приложился к кресту, затем по старым скрипучим ступенькам поднялся на колокольню, сунул звонарю несколько ассигнаций, велел поусерднее извещать прихожан о постигшем их горе.
Возвратившись из церкви домой, Федосий Михайлович узнал, что его постигло горе: тяжело заболел Владимир.
Случалось прежде, что хворали старшие дети, но так тяжело, как Владимир, никто не болел. Он не поднимался с постели, лежал в сильном жару и таял, словно свеча. За несколько часов осунулся, стал неузнаваемый. Позвали уездного врача, который прописал мальчику лекарства, но они не помогали. Александра Андреевна пригласила знахарку — бабушку Акулину, славившуюся тем, что «любую хворь изгнать умела». Акулина окропила мальчика святой водицей, в изголовье положила пучок сухой травки, потом зажгла свечу и долго читала молитву. Щедро отблагодаренная хозяйкой, уходя, знахарка сказала, что «на все воля божья». А тем временем Владимир, не открывая глаз, тихо стонал и, казалось, угасал. Отчаявшийся Федосий Михайлович помчался в Курск и привез оттуда лекаря. Доктор внимательно осмотрел мальчика, пощупал пульс, спросил, сколько дней болеет, никакого лекарства не выписал, а в конце тихо сказал Федосию Михайловичу:
— Поздно. Ничем помочь не могу.
— Неужели нет никакой надежды? — пересохшими губами спросил Федосий Михайлович.
— К сожалению, любезный Федосий Михайлович.
После ухода лекаря Александра Андреевна все поняла по лицу мужа. Рыдая, она ушла в дальнюю комнату.
В тот день слуга был послан за священником, а заодно Федосий Михайлович распорядился об изготовлении гроба. Вечером вся семья и прислуга Раевских собралась в комнате, где умирал Володя; опустившись на колени, они молча с ним попрощались и разошлись. С ребенком осталась одна няня. Александра Андреевна последней ушла к себе в комнату и до утра не сомкнула глаз. А когда пропели первые петухи, она, крадучись, подошла к дверям, готовая к самому страшному. Не открывая двери, прислушалась и услышала тихий, но бодрый голос няни, слов не разобрала. Рванула дверь и чуть не вскрикнула от радости: сын сидел на руках няни и с чайной ложечки пил молоко. Вскоре весь дом был поднят на ноги. Радость захватила всех. Федосий Михайлович со слезами радости ворвался в комнату сына, погладив его ладонью по влажной головке и напевая мотив походной песни, вышел во двор. Зашел в сарай, в котором лежал маленький, пахнущий смолой деревянный гроб, взял топор и несколькими ударами разбил его.
Спустя годы в семье вспоминали этот случай и радовались, что Владимир никогда больше не болел.
Федосий Михайлович старался дать детям хорошее образование, особое внимание, как это было принято тогда, уделял изучению иностранных языков. Для этой цели он пригласил гувернеров-иностранцев из разорившихся дворян: немку фон Каппель и француза де Кусто. Крестьяне села, да и прислуга Раевских фамилии их переиначили: немку звали Каплей, а француза Кустом.
С раннего детства Владимир увлекался чтением книг. Одним из любимых его писателей был греческий историк и философ Плутарх, которым он зачитывался, особенно восхищался римскими военачальниками и спартанцами. В играх всегда подражал им. Внешнему подражанию помогала его врожденная черта — выдвинутая вперед нижняя челюсть, которую он нарочно выпячивал еще больше, что придавало его лицу выражение упорства и некой высокомерности. Все это постепенно вошло в привычку, что особенно не нравилось сестрам, но их уговоры не делать так не имели воздействия. Уже когда Владимир повзрослел, сестры советовали ему отрастить бороду и усы, чтобы замаскировать врожденный недостаток. Военные игры во время каникул целиком захватывали Владимира. Однажды в канун его приезда отец пригласил дворового столяра Красникова и, показав ему рисунки оружия и военных доспехов спартанцев, попросил сделать деревянный меч, щит и шлем. Плотник великолепно справился с заданием, и «доспехи» были изготовлены к приезду Владимира, который с гордостью носил их, удивляя и вызывая зависть деревенских мальчишек. Именно тогда Федосий Михайлович в шутку прозвал сына Спартанцем. Это имя часто повторяли сестры и братья Владимира, а потом незаметно оно закрепилось за ним и повторялось его товарищами по Московскому университетскому пансиону и кадетскому корпусу.