Мама кивнула.
Теперь она многое поняла, но знала еще далеко не все. Поняла, что именно по указанию Кужелиса портной Волковас, переодевшись в фашистскую одежду, пошел на большой риск, чтобы спасти нас от германской каторги и что сейчас Павилас Стасевич через нее налаживает какие-то дополнительные каналы связи с русскими партизанами. Но она не знала, что он член антифашистского комитета и что в Шяуляе и Шяуляйском уезде существует подпольная партийная организация. Она не знала также, что Шяуляйский уком партии в течение лета и осени 1943 года организовал 15 первичных организаций, объединивших 75 членов, и пять уездных антифашистских комитетов с 28 членами. Все они, конечно, действовали в подполье. Несмотря на большие потери, которые понесли подпольщики в 1943 году, в следующем году их организация выросла до 95 членов.
Активно действовала и уездная комсомольская организация. Шяуляйцы поддерживали тесные связи с Северным обкомом компартии Литвы, с Литовским штабом партизанского движения, получили оружие, боеприпасы, литературу. Среди населения распространялись листовки, которые печатались в глубоком подполье.
Ничего этого не знала моя мама, когда вместе с Павиласом Кужелисом выполняла первое партизанское задание. Еще меньше знал я, когда вместе с бабушкой Анелей Бенедиктовной водил козу-разведчицу по северным окрестностям города Шяуляй. Это была чудная коза с диковатыми зелеными глазами и немигающими белыми ресницами. Когда ее спускали с веревки, она, задрав голову, бежала к колючей проволоке и истошно блеяла. А мы с бабушкой бежали за ней и кричали:
— Зюля!.. Зюлечка!.. Змея ты этакая, куда ты?.. Остановись!..
Но змея-коза и слушать не хотела — бежала без оглядки.
Как видно, мы комично выглядели с нашей козой, так как немцы, завидев нас, хохотали и уже не так строго гнали нас от запретной зоны. Накидывая на шею пойманной козы веревку, бабушка недовольно ворчала:
— И здесь уже перегородили антихристы! Везде перегородили. Некуда стало и животное выгонять. Пойдем в другое место, Зюля…
И мы отправлялись в другое место, но там тоже натыкались на заграждения и перекочевывали дальше. Не знал я, что каждое такое место с колючей проволокой Анеля Бенедиктовна запоминает, чтобы потом обозначить его на карте. А мама эту карту потом передаст партизанам. Сведения в зашифрованном виде пойдут куда следует. Прилетят наши самолеты и разбомбят эту запретную зону, огороженную колючей проволокой. Только вот кто поверит, что объекты для бомбежек указывала нам коза Зюля?!
Ничего этого я еще не знал тогда, но уже догадывался, что неспроста мы гоняем нашу Зюлю с места на место, оставляя ее голодной. Догадывался, но маме об этом не сказал: пусть думает, что ее сын несмышленый ребенок, меньше будет бояться за меня.
В Шяуляе мы пробыли два дня. К Каваляускасам вернулись с разными справками, рецептами, написанными на литовском языке, выполнив партизанское задание.
Приближалась осень.
Стихли ветры, прекратились дожди. Пришли теплые, ясные дни бабьего лета. Солнце всходило теперь поздно и, взойдя, долго висело над лесом, не грея. Но достаточно было и этой его последней ласки, печальной улыбки, чтобы в природе снова пробудилась жизнь и надежда. Каждая травинка распрямляла тронутые заморозками листочки. Загорелись живым огнем фиолетовые шапки кленов, опаленные холодными утренниками. На жнивье слетались скворцы. В прозрачном воздухе жужжали летуны-жуки и, блестя на солнце, плавали длинные седые паутинки. Видимо, где-то совершали свое брачное путешествие маленькие, в несколько миллиметров, паучки. Выбрав возвышенное место, они выпускали из себя жидкость, которая, застывая, превращалась в пухлую серебряную нить; прикрепившись к ней, паучки, как под парусом, отправлялись в дальнее странствие, разнося повсюду в струях тихого воздуха «бабьи волосы». Не оттого ли прозвали в народе эту пору бабьим летом.
Наши хозяева готовились к празднику урожая. Йонас установил в сарае самогонный аппарат, несколько дней подряд гнал из картофеля и разных злаков хмельные напитки, варил в огромных чанах пиво, настаивал вино, разводил квас. Гулко стукались пузатые кадки, разнося по всему двору запахи солода.
Женщины тоже что-то пекли, жарили и парили на тонких железных противнях с загнутыми краями. Я был у всех на побегушках и удивлялся: «На какую такую прорву готовится все это питье, жратва и стряпня?! Неужели столько хорошей пищи будет съедено зараз?..»
Раненый партизан Николай Власов все еще жил у Каваляускасов. Раны у него затянулись, и он стал понемногу передвигаться, выходил на улицу и прогуливался по двору. И даже помогал хозяину гнать самогонку. Я не отходил от него ни на шаг. Однажды, когда мы сидели вдвоем в сарае и гнали самогон, я увидел у него пистолет и попросил посмотреть. Это был немецкий парабеллум. Николай вытащил из него обойму и подал мне, потом научил им пользоваться.