Он вел себя довольно бесцеремонно: заявлялся в дом Каваляускасов, как в свою собственную квартиру, и оставался здесь обычно на ночь, запершись с панялей учительницей в ее маленькой отдельной комнатушке, отгороженной тонкой перегородкой от кухни. Там они всю ночь шептались, а наутро, чуть свет, Рудельп уходил, а паняля учительница, как ни в чем не бывало, наводила свой туалет, красила ресницы, брови, завтракала, подрумянивала губы и, красивая, недоступная, шла к своим ученикам в школу, которая находилась тут же, дверь в дверь, — лишь маленький коридорчик разделял две половины большого дома.
Я любил в приоткрытую дверь подсматривать, как паняля учительница ведет урок: прохаживается между партами и что-то рассказывает своим ученикам или сидит за столом и читает книгу, а ученики, навострив уши, ловят каждое ее слово.
Здесь все, как в русской школе: успевающие и неуспевающие ученики, смирные и баловни-неслухи, подсказки и переглядки, возня за партами и перестрелка бумажными шариками за спиной учительницы.
Я завидовал этим детям. Мне тоже хотелось учиться, сесть за парту и вернуть тем самым свое детство. Но это было невозможно: мое детство осталось в Дятькове, а здесь я просто батрачонок и должен работать на своего хозяина, чтобы не умереть с голоду.
В литовской школе были такие же переменки, как в русской, во время которых школьники с шумом и гамом высыпали во двор. Живыми цветами порхали девочки с разноцветными бантиками в пышных волосах. На мальчиках чистенькие домотканые костюмчики, на ногах — легкие красивые постолы… А у меня на ногах — тяжелые деревянные колодки, одетые на босую ногу. На плечах — грязная батрацкая роба. В таком одеянии мне было стыдно показываться перед литовскими сверстниками, и я обычно смотрел на них издалека, например, из сарая, где складывал дрова.
Мне нравились литовские ребята, их незамысловатые игры, заражавшие азартом. В такие минуты, если хозяина не было поблизости, я бросал работу и мысленно принимал участие в играх: чехарде, «куча-мала» и других. У одного мальчишки был коронный номер — стоять на голове, опираясь на руки. Несмотря на то, что ноги его болтались в разные стороны, удерживая равновесие, эта стойка вызывала неподдельный восторг всех ребят. Многие пробовали подражать ему, но у них ничего не получалось.
И так на каждой переменке.
У меня эти простенькие акробатические номера литовских учеников вызывали нестерпимый зуд. Мне хотелось выбежать из сарая и показать им настоящий класс, но всякий раз стеснение своим положением батрачонка, своей рабочей одеждой удерживало меня от этого шага. Мне оставалось только досадовать, глядя на мальчика, делавшего стойку на голове. «Ну, разве так стоят? — мысленно укорял я его, выходя из себя. — Ноги-то у тебя рогаткой. У нас в Дятькове на такое кривляние никто бы даже не обратил внимание, а здесь все визжат от восторга…»
И все-таки однажды не вытерпел, вышел из своего укрытия и вразвалку, по-дятьковски, подошел к литовским школьникам. Они с любопытством расступились передо мной. Неожиданно я наклонился лицом к земле, и не успел никто опомниться, как я, выбросив вперед руки, опрокинулся и встал на голову, вытянув ноги ровно в струнку, и даже деревянные башмаки поправил, соединил вместе. Раздался хор восторженных восклицаний. Потом наступила мертвая тишина, когда я гибким движением тела оторвал от земли голову и на руках пошел вокруг журавлиного колодца. Обошел колодец и все так же, на руках, направился к сараю, где складывал дрова. Я скорее чувствовал, чем видел, как ребята пожирали меня глазами. Очевидно, такого зрелища они еще никогда не видели.
Наконец, в сарае встал на ноги и, не оборачиваясь на ошарашенных мальчишек, принялся за прерванную работу. Все мое существо торжествовало: «Видели, как у нас умеют!.. Не то, что вы…»
После этого случая я стал кумиром у литовских ребят. Когда я появлялся во дворе, прекращались игры, все смотрели на меня, как на чудо, с почтением и интересом. Глаза просили, чуть не молили, чтобы я снова походил на руках или выкинул еще какое-нибудь коленце. Иногда я удовлетворял их желания, но чаще проходил мимо с чувством собственного достоинства, стараясь не думать о своих деревенских чобанцах, и всем своим видом показывал, что не одежда красит человека. Нарядить красиво и куклу можно, но она никогда не будет ходить на руках, делать мостик и кувыркаться через голову колесом, как умел делать я.