Учительница на выходные дни уехала в свое имение. В это время вполне мог бы прийти дядя Коля, но и он как в воду канул.
Прошла еще неделя. От партизан никаких вестей. Тревожно переглядывались мы с мамой. Что могло случиться? Не беда ли? И вдруг, как снег на голову, в дом Каваляускасов ворвалась недобрая весть. Ее принесли школьники. Они рассказали своей учительнице о происшествии в доме Чаплынских, где немцы устроили засаду, и на нее нарвались русские партизаны, обитавшие в окрестных лесах. Многие из них погибли в бою, кое-кто попал в плен. Эту весть учительница во всеуслышание объявила Каваляускасам, когда мы обедали, при этом она внимательно посмотрела на нас с мамой, прищурив длинные ресницы. Зося что-то вскрикнула в испуге. У Йонаса непроизвольно открылся рот и показались зубы. Мама побледнела, уткнувшись в тарелку. Она старалась не выдать своего волнения. А передо мной сразу потускнело весеннее солнце, и сердце стиснула тоска, даже обедать расхотелось. Неужели рухнули мои надежды попасть весной в партизанский отряд? Все молчали.
Паняля учительница, не нарушив немой сцены, торжествующе прошла в свою комнату и, вопреки обыкновению, не прикрыла за собой двери.
Мы молча принялись за еду. Каждый из нас по-своему переживал только что услышанную весть.
Хозяйка Зося боялась, что теперь немцы доберутся и до них: узнают о раненом партизане, скрывавшемся в школе.
Примерно то же самое переживал и Йонас. Кроме того, его беспокоил тот факт, что раненый партизан вначале скрывался у Чаплынских, а потом его перевезли к нему в школу, о чем Чаплынские, вероятно, знали. Поэтому, если они выдали немцам партизан, то выдадут и Каваляускасов, укрывавших раненого больше месяца. Чаплынские искупили свою вину предательством. А чем Йонас искупит свою вину? Он может искупить ее только собственной головой. А может, тоже предательством? Предательством своих батраков! Ведь он кое-что замечал за ними. Недаром же он последнее время не сводил с них глаз, следил за ними. Да кое-что Йонас знает. Он не дурак…
Тяжелые думы лежали и на сердце мамы: «Неужели Чаплынские — предатели, — думала она. — Ведь это самые бедные хуторяне во всей округе». Чаплынские жили километрах в трех от Каваляускасов, имели большую семью и 13 гектаров земли. Чуть правее их находилась усадьба Вайнорюсов. У них тоже было почти столько же земли, но они жили только вдвоем — два брата. Напротив Каваляускасов, тоже километрах в трех, стоял дом Минкуса Прануса. Ему принадлежало 17 гектаров земли. Справа, как известно, было богатое поместье Гильвичай, которым владела русская белая эмигрантка Ольга Гирдвайнис. «Так неужели же не богачи, а бедняки выдали русских партизан? — терзалась сомнениями мама. — И что мне теперь делать с шифровкой? Уничтожить, пока не поздно? Или подождать немного?..»
Мама решила подождать.
Что касается меня, то я тоже не хотел верить в предательство Чаплынских. Славились они на всю округу своей баней. Казалось бы, ничего особенного она не представляла: маленькая, деревянная банька, похожая на сказочную избушку бабы Яги, только без курьих ножек. А каждую субботу сюда собирались крестьяне окрестных хуторов — любители жаркого пара. Приходили даже дряхлые старики, опираясь на яблоневые посошки. Очаг в ней был сложен из круглолобого булыжника. Внизу топка. Над топкой, обложенной тем же камнем, — большой черный котел. У двери, прямо на полу, выставлялись в ряд липовые кадки под холодную воду. Вдоль стен деревянные лавки. Они для тех, у кого дух слаб забираться на верхний полок.