— Иногда. Но что именно ты имеешь в виду, Кларенс?
— То, о чем я уже говорил тебе раньше. Иногда я просто устаю быть черным.
— Но ведь быть черным не плохо. Таким тебя сотворил Бог.
— Да, я знаю. Это легко сказать, когда ты белый. Пойми меня правильно: я не стесняюсь того, что черный, но порой это просто изматывает.
— Что ты имеешь в виду? Скажи мне. Я действительно хочу понять.
Кларенс вздохнул, взвешивая, как много ему следует сказать. Наконец, он решился.
— В детстве я думал о цвете своей кожи каждый раз, когда видел белого; всякий раз, когда смотрел «Короля неба» и «Одинокого странника», видел все эти рекламные щиты или листал страницы «Life» и «Look», «Saturday Evening Post» и «Boy’s Life». Все были белыми. Политики, астронавты — все, кроме швейцаров, дворников и некоторых спортсменов. Если я был не дома и на несколько минут забывал о цвете своей кожи, то когда мне нужно было найти туалет, я о нем сразу же вспоминал.
— Но теперь ведь все по-другому.
— Где? В Миссисипи? — Кларенс несколько натянуто засмеялся, почесав указательным пальцем за правым ухом. — Да, туалетов для черных больше нет, если ты это имеешь в виду. Расизм сейчас другой. Он не так очевиден, более утонченный, более замаскированный. Но законы изменяются быстрее сердец. Помнишь, я сказал, что хотел бы, чтобы люди не различали цветов? Конечно же, это только фантазии. Они различают, и я разли-
33
чаю. Все вокруг постоянно напоминает мне о цвете моей кожи, и мне от этого не спрятаться. Это преследует меня, отравляет, заставляет тратить массу времени и сил, — Кларенс вздохнул, — впрочем, какой смысл об этом говорить. Все равно ничего не изменится. Давай сделаем заказ. Там уже выстроилась очередь.
Они стали в конец очереди, в которой перед ними стояло шесть человек. После минутного молчания Джейк сказал:
— Хорошо, Кларенс. На этот раз я не сменю тему разговора. Что напоминает тебе о цвете твоей кожи прямо сейчас?
Кларенс простонал, притворившись, что не хотел говорить об этом. Он осмотрел помещение.
— Сколько здесь человек?
— Не знаю. Может, тридцать пять или сорок.
— А сколько среди них черных?
— Включая тебя? Трое.
— Вот тебе первая причина. Когда ты в большинстве, тебе не нужно думать о цвете твоей кожи, но когда ты в меньшинстве — приходится.
— Хорошо. Вот я вижу двух или трех латиноамериканцев. А этот парень похож на американского индейца. А там, по-моему, четыре азиата — японцы, корейцы или китайцы. Они тоже думают о своей расе?
— Наверное. Я не знаю. Возьмем, к примеру, латиноамериканцев. Может, земля их прапрадедов была украдена Соединенными Штатами. Возможно, они просто приехали в Америку в последние двадцать лет, а здесь намного лучше, чем в Мексике, даже если ты не можешь купить пристойную маисовую лепешку. Но ты не встретишь латиносов, которые были вынуждены жить в этой стране под дулом пистолета. Они могли пересекать границу, когда хотели. Что касается азиатов, они приехали, чтобы преуспеть в бизнесе. Они могут получить ссуду в банке, хотя их предприятия и считаются довольно рискованными для кредитования. И кроме всего, они здесь по собственной воле.
— А ты нет?
— Я хочу быть здесь, Джейк, но по этой ли причине я здесь? Нет. Я здесь потому, что некоторые из твоих предков решили заковать в цепи некоторых из моих предков, украли их, бросили на корабль работорговца и привезли сюда как дешевую рабочую силу.
Джейку было явно не по себе, и он уже размышлял, не сменить ли тему разговора.
Кларенс поднял руки.
— Во мне не столько горечи, как кажется на первый взгляд. Лично против тебя, братишка, я ничего не имею. Ты не заковывал моих предков в цепи, не вел их на те корабли, не морил их голодом, не унижал и не насиловал, не отбирал у них семьи и культуру, и не бил до тех пор, пока они не подчинятся господству белых. Ты не грузил моих предков в трюмы, и не проповедовал с христианской кафедры о том, что у черных нет души. Я это знаю, но это все равно ранит, и ранит сильнее, чем я когда-либо смогу объяснить. Конечно, эти азиаты, возможно, чувствуют себя несколько неловко, но это совсем другое дело. Латиноамериканцы ощущают себя не в своей тарелке, но это тоже другое дело. А вот этот американский индеец может испытывать во многом те же чувства, что и я. Вся эта земля всегда принадлежала ему, хотя, как ни плохо лишиться земли, лишиться своего тела, думаю, — намного хуже. Но одно можно сказать с уверенностью: из тридцати белых в этой комнате никто не думает о том, каково быть белым. Им это не нужно.