— Каэшна.
— Идет. Посмотри-ка на это, — Джи Си достал из-под кровати одну из коробок, в которых хранил свою коллекцию оружия. Извлек из коробки Смит-Вессон 9 мм из нержавеющей стали.
— Девятимиллиметровый. Один из моих парней достал это для меня в Л-А. С тех пор с ним не расстаюсь. На улицу его не выношу. Не хочу, чтобы его заполучил По-По.
— Круто, — нервничая Тай отдал игрушку обратно.
Джи Си взвел курок, прокрутил барабан, чтобы выпали все шесть пуль. Потом взял одну из упавших на кровать, и сказал:
— Вот что докажет, что ты — настоящий мужчина.
Джи Си засунул пулю в барабан, прокрутил барабан, как колесо фортуны. Он приставил револьвер вначале себе ко лбу, потом к правому виску, палец на курке.
Тайрон вскочил с кровати.
— Нет, брат, не делай так, не надо!
— Эй, парень, бояться нельзя, прослывешь трусом. Если ты знаешь, что выстрела не будет, его не будет, — Джи Си улыбнулся, глядя Таю прямо в глаза, и нажал на курок.
Раздался пустой щелчок. Тай вздрогнул, в глазах метался ужас. Он упал на кровать.
— Эй, мне тоже было страшно в первый раз, — сказал Джи Си, — теперь уже нет. Страха нет. Давай, попробуй сам.
— Ни за что.
— Давай, брат. Я думал, ты хотел стать одним из О’Джи. Скажу прямо — чтобы попасть туда, нужно кое-что делать.
— Да, но...
— Все прошли через это.
Вообще-то большинство из банды 60-х обошлись без этого, хотя Джи Си и заставил пятерых парней проделать такое в прошлом году. Настоящих выстрелов в присутствии Джи Си не случалось. Но однажды, когда парни проделывали эту игру сами, произошел смертельный выстрел.
— Пока такое не проделаешь, будешь ходить в малышах, — сказал Джи Си Таю, — будешь числиться в кандидатах. Ты этого хочешь?
Тайрон ясно слышал презрение в голосе Джи Си, и это его уязвляло, унижало. Наконец, он решился и взял пистолет. Крутанул барабан. Он твердил себе, что у него ничего не выйдет, тянул время. Надеялся, что его остановят, что мама Джи Си постучит в дверь или еще что-то произойдет.
— Давай, малыш, решайся или плачь, сделай или умри. Все будет хорошо. Покажи, на что ты способен. Покажи, что ты настоящий шестидесятник.
Тай колебался, медленно поднес ствол к правому виску, молясь о помощи, молясь, чтобы кошмар закончился, чтобы хоть кто-нибудь спас его от этого.
Когда дуло коснулось виска, он отвел его и наставил в пол.
Вытер крупный пот на лбу рукавом рубашки. Увидел разочарованный взгляд Джи Си.
Он снова поднес пистолет к виску и не решался, смотрел на Джи Си и глазами молил остановить его. Но Джи Си взглядом приказывал не останавливаться. Четырнадцатилетний пацан притиснул дрожащий палец к пусковому крючку. Затем медленно нажал на курок.
— Тай сказал, что после школы пойдет ночевать к Джею, — сказала Женива в десять вечера. — Я только что звонила узнать, как он там, но ни Джей, ни его родители ничего об этом не знают. Он снова куда-то запропастился. Может, поищешь его?
— Я уже раньше пытался выслеживать его и никогда не находил, он сам появлялся. Как только явится — поговорю с ним серьезно, — ответил Кларенс.
Он сидел в своем старом кресле, стоящем теперь в гостиной Дэни. Кларенс размышлял о Тае и бандах. Вспоминал себя в возрасте четырнадцати лет, такого робкого внутренне и задиристого внешне. В его время городские подростки довели эндемический юмор до состояния искусства. Эта литания слов и понятий превосходила своим потоком обычное употребление ругательных выражений, как живопись Рембрандта превосходит мазню пальцем. Во времена Кларенса любимым словесным занятием было «джонин». Для этого дела требовался острый язык и толстая шкура, чтобы терпеть насмешки.
Собиралась компания, ты становился объектом, ребята вокруг стояли и слушали, смеялись в моменты твоего уничижения. Комментировали тебя всего: от клепаной одежды до законнорожденности, от компании твоей мамаши до твоих невидимых физических недостатков. «Ты, недоносок, в лапти обутый, длинноносый, рот огурцом, рожа репой, крысоголовый, тугоухий, чернозадый, спящий с сестрой».
У них это называлось «унижение», спустя годы это сократилось до «нижняк». Может, из-за того что, как говорил отец, столь долго терпели унижение в культурном отношении, они решили, что не будут больше терпеть унижения друг от друга. Поэтому на всякий выпад кастетом, бритвой, свинцовой трубой отвечали тем же. На вопрос: «Почему ты так поступил с Джимми?» отвечали: «Он не уважает меня». И всё объяснение.
Кларенс был королем «джонина» улиц Хорнер и Кабрини. У него был острый ум, отточенный критичным и циничным от-