Позже Кларенс узнал, что отец в тот день решил, что теряет его, и вознамерился спасти своего сына, во что бы то ни стало. Обадиа снова пожертвовал чем-то в своей жизни, которая и так была бесконечной жертвой. Он устроился еще на одну работу и стал копить каждую копейку. Ввел для Кларенса комендантский час, его нельзя было не соблюдать. Он решил, что ни за что не даст своему сыну отдалиться от него и от Бога. Только годы спустя Кларенс оценил эту тактику отца. Даже мысль о том, что сделал для него отец, вызывала слезы на глазах.
Он поднялся и пошел к комнате отца, постучал.
— Заходи, старый дед дома, — Кларенс открыл дверь.
— Это я, папа. Заглянул проведать тебя.
— Пока еще далеко до цветочков, сынок.
Они поболтали ни о чем, все больше о бейсболе. Смеялись и рассказывали истории, пока у Обадиа не стали слипаться глаза. Кларенс помог ему переодеться, сменить памперс, как когда-то сорок два года назад отец помогал Кларенсу надевать памперс на ночь. Кларенс обнял своего отца, а тот погладил его по голове. Потом Кларенс укрыл его одеялом, пожелал спокойной ночи и вышел из комнаты.
Вернулся посидеть перед сном в своем кресле в гостиной, прежде чем отправиться в их с Женивой спальню. В темноте вновь нахлынули воспоминания. Неожиданно он мысленно вернулся на двадцать восемь лет назад на Кабрини Грин, где случилось то, о чем его отец никогда не узнал, о чем Кларенс никогда ему не говорил. То, о чем Кларенс старался забыть, но так и не смог.
Он вспомнил белого мальчишку на велосипеде, который катался и, видимо, заблудился. С пугающей ясностью он вспомнил, что они с ним сделали.
ГЛАВА 22
— Слышал о парне, который вышиб себе мозги, играя в русскую рулетку?
— Нет, что за тип?
— Да еще совсем пацан, малыш из 60-х. Говорят, что его научил Джи Си.
— Джи Си крутил барабан по сто раз, и никогда не получал пулю. Я не знаю никого такого везучего в этом деле, как он.
— Точняк.
— А малышу, значит, не повезло?
— Ну что ж, пришло время умирать — умирай.
— Не знаю, уместен ли здесь вопрос, Джесс, — сказала Сю-зен Фарли во время заседания комитета межкультурных связей, — но прошел слух, что некоторые статьи цензурируются сверху. Это так?
Джесс Фоли прокашлялся.
— За десять лет моей работы редактором только в исключительных случаях сотрудники выражали свою озабоченность тем, как мы готовим статьи.
— Значит, такое все же случалось? — Сюзен была откровенно шокирована, как и остальные члены комитета.
— Нет, мне не приказывали поступать, так или иначе, если ты об этом.
— Но тебя просили не делать что-то?
Джесс кивнул.
— Это случалось не часто.
— Кто просил? Райлон Дженнингс?
— Не стоит говорить об этом. Просьбы такого рода крайне редки. Речь идет не о самой новости, но о способе ее подачи.
— Значит, нам говорят, какой тон взять?
— В какой-то степени да, но лишь в исключительных случаях.
— Я дотошна в таких вопросах, Джесс, —■ сказала Сюзен, — можешь привести пример?
— Не знаю, могу ли я.
— Можешь ли ты доверять нам? — спросила Сюзен.
Кларенс с удовлетворением отметил, что в комитете появился еще кто-то, намеревающийся изменить положение.
— Дело не в этом... просто, ну хорошо, приведу один пример, но не спрашивайте о деталях. Один из вас уже знает об этом. Несколько недель назад я обратился к репортеру по просьбе мистера... по просьбе одного из людей сверху. Предполагалась статья, которая доставила бы ненужные неприятности одной семье, принадлежащей к меньшинствам. Статью мы дали, но некоторые детали опустили, приводя только основные факты.
— То есть, неприятные факты вы опустили? — спросила Сюзен.
-Да.
— И чем это отличается от цензуры? — спросила Сюзен.
— Во-первых, это было решение доброй воли — просьба, а не требование. Во-вторых, цель оправдывала средства.
— Тогда, почему бы это не делать всякий раз, когда можно кого-то защитить, не говоря правды? — задала вопрос Сюзен.
— Мы всегда считаем, что обычные граждане имеют право на частную жизнь в большей степени, чем общественные деятели, — сказал Джесс, — и газета должна быть деликатна по отношению к меньшинствам, проявлять сострадание к скорбящим и уважение к расовым различиям.
— Звучит замечательно, — заметила Сюзен, — но мы всегда сообщаем конфузящие вещи о людях, включая меньшинства. Мы печатаем имя мальчика, случайно застрелившего своего друга, имя девочки, имеющую связь со школьным учителем, имя студента колледжа — футбольного игрока, торговавшего наркотиками. И хотя этот факт мог опечалить родителей девушки, убитой на прошлой неделе, мы все же напечатали, что она пила. Что касается расовой дискриминации, то мы печатаем случаи и о белых, и о черных, и обо всех. Разве нет?