— Вот уж и впрямь нет воображения порочнее, чем у добродетельной матроны, вот разве что у священника, — яростно отозвалась Игрейна. Она вытерла рот: при ударе Горлойса она больно прикусила губу. — Да как ты смеешь поднимать на меня руку? Когда я изменю тебе, можешь избить меня хоть до смерти, а за разговоры не тронь! Во имя всех Богов, ты что, думаешь, мы тут о любви ворковали?
— Так о чем же ты беседовала с этим распутником в такой час, во имя Господа?
— О многом, — отозвалась Игрейна, — главным образом об Амброзии в Небесах, и… да, о Небесах и надежде, что ждет человека в загробной жизни.
Горлойс смерил ее недовольно-скептическим взглядом.
— Вот уж сомневаюсь, при том что он даже до конца мессы досидеть не смог, хотя бы из почтения к покойному!
— Да его затошнило — как и меня, кстати, — от этих скорбных псалмов, точно священники оплакивали последнего из мужей, а не лучшего из королей!
— Перед лицом Господа все люди — жалкие грешники, Игрейна, и в глазах Христа король ничем не лучше прочих смертных.
— Да, конечно, — досадливо бросила она. — Слышала я, как твердят об этом ваши священники, а еще они ни времени, ни трудов не жалеют, убеждая нас всех, что Господь есть любовь и наш добрый отец в Небесах. Однако замечаю я, что они очень стараются не попасть к нему в руки и оплакивают ушедших в обитель вечного отдохновения в точности как тех, кого приносят в жертву на кровавом алтаре самой Великой госпожи Ворон! Говорю тебе, Утер и я беседовали о том, что священникам известно о Небесах, и, сдается мне, не слишком-то они сведущи!
— Если вы с Утером и впрямь толковали о религии, так готов поручиться, что с этим человеком такое приключилось впервой, — проворчал Горлойс.
— Он плакал, Горлойс, плакал о короле, который был ему все равно как отец, — отвечала Игрейна, вот теперь она рассердилась всерьез. — А если сидеть и слушать душераздирающее мяуканье святых отцов означает выказывать почтение к покойному, так избавьте меня от такого почтения! Я позавидовала Утеру, ибо он — мужчина и может приходить и уходить по своему желанию; воистину, родись я мужчиной, уж я бы не стала сидеть и покорно внимать всей этой чепухе! Да только мне уйти не дозволялось, раз уж меня пригнали в церковь по слову мужчины, который больше думает о псалмах и священниках, нежели о мертвом!
Они уже дошли до дверей дома. Горлойс, с лицом, потемневшим от ярости, свирепо толкнул жену внутрь.
— Не смей со мной так разговаривать, леди, или я изобью тебя всерьез.
Игрейна оскалила зубы, точно преследующая добычу кошка, и прошипела:
— Только дотронься до меня себе на беду, Горлойс, и я научу тебя, что дочь Священного острова — не раба мужчины и не прислужница!
Горлойс открыл было рот, вознамерившись свирепо возразить, и на мгновение Игрейне показалось, что муж, чего доброго, и впрямь вновь ее ударит. Но тот с усилием сдержал гнев и отвернулся.
— Не должно мне стоять в дверях и препираться, в то время как тело короля моего и повелителя еще не погребено. Нынче можешь заночевать здесь, если одной тебе не страшно; если боишься, я прикажу проводить тебя в дом Эктория, к Флавилле. Мои люди и я станем поститься и молиться до завтрашнего утра, а тогда, на рассвете, Амброзия предадут земле.
Игрейна оглянулась на мужа — удивленно и с непривычным, нарастающим презрением. Итак, из страха перед призраком умершего — пусть даже Горлойс употреблял иное слово и считал это проявлением почтения — он не станет ни есть, ни пить, ни возлежать с женщиной, пока короля не похоронят. Христиане уверяли, что вполне свободны от предрассудков друидов, зато пребывали во власти своих собственных, на взгляд Игрейны, куда более удручающих, ибо шли вразрез с природой. Внезапно она несказанно обрадовалась тому, что нынче ночью ей не придется разделять ложе с Горлойсом.
— Нет, — заверила она, — одиночества я не боюсь.
Глава 4
Тело Амброзия предали земле на рассвете. Игрейна в сопровождении Горлойса — тот по-прежнему злился и молчал — наблюдала за обрядом до странности отчужденно. Четыре года старалась она идти на компромисс с религией Горлойса. А теперь вдруг поняла, что, хотя в ее силах выказывать учтивое почтение к его вере, дабы не раздражать мужа, — и воистину, в детстве ее наставляли, что все Боги — едины и не должно никому насмехаться над тем именем, что носит Бог для другого, — отныне она не станет и пытаться сравняться с ним в благочестии. Жене должно идти за Богами мужа, и она сделает вид, что так и есть, как оно подобает и следует, но никогда больше не поддастся страху, что всевидящий, мстительный Бог обладает властью и над нею, Игрейной.
На церемонии она увидела Утера: вид у него был изможденный и измученный, а глаза красные, точно и он провел ночь постясь; и отчего-то зрелище это несказанно ее растрогало. Бедняга, никому-то и дела нет, что он крошки в рот не берет, некому объяснить ему, что это все чепуха, — можно подумать, мертвецы толкутся вокруг живых, подсматривают, как у них дела, и завидуют каждому куску и глотку! Молодая женщина готова была поклясться, что Уриенс на такие глупости не поддается: он выглядел сытым и хорошо отдохнувшим. И внезапно Игрейне захотелось стать такой же старой и мудрой, как супруга Уриенса: она-то способна образумить мужа и втолковать ему, как надо поступать в таком случае.
После похорон Горлойс отвел Игрейну обратно в дом и там позавтракал вместе с нею. Однако он по-прежнему был молчалив и мрачен и вскорости поспешил распрощаться.
— Мне пора на совет, — объявил он. — Лот и Утер того и гляди друг другу в глотку вцепятся, а мне надо как-то помочь им вспомнить пожелания Амброзия. Прости, что оставляю тебя одну, но, ежели пожелаешь, я пошлю с тобой человека показать тебе город. — С этими словами Горлойс вручил ей монету, велел купить себе на ярмарке гостинец, буде что приглянется, и сказал, что провожатый понесет за нею кошель, на случай ежели она захочет выбрать специй и чего уж там еще нужно для Корнуольского замка.
— Ибо раз уж ты проделала такой путь, не вижу, отчего бы тебе не закупиться заодно всем необходимым. Я — человек не бедный, так что можешь брать все, что потребно для хозяйства, меня не спрашиваясь, помни, Игрейна, — я тебе доверяю, — проговорил он, обнял ладонями ее лицо — и поцеловал. И хотя вслух герцог этого не сказал, молодая женщина поняла: по-своему, грубовато, он просит прощения и за свои подозрения, и за нанесенный в гневе удар. На душе у нее потеплело — и Игрейна ответила на поцелуй мужа с искренней нежностью.
Прогулка по огромным рынкам Лондиниума оказалась необыкновенно увлекательной, несмотря на городскую грязь и вонь: казалось, что здесь соединились вместе четыре или пять осенних ярмарок, никак не меньше. Дружинник нес знамя Горлойса, так что Игрейну не слишком-то толкали и пихали. И все же страшновато было идти через необозримую рыночную площадь, где сотни торговцев на все лады расхваливали свой товар. Все, на что падал ее взгляд, казалось молодой женщине новехоньким и прекрасным, кое-чего ей немедленно захотелось приобрести, но она твердо решилась, прежде чем делать закупки, обойти всю ярмарку. Наконец она сторговала пряностей и еще отрез отменной шерстяной ткани с островов — такую с шерстью корнуольских овец даже сравнивать нечего; в этом году Горлойсу неплохо бы сшить новый плащ, едва вернувшись в Тинтагель, она примется прясть для него кайму. А еще она купила себе несколько моточков цветных шелков: до чего славно будет ткать такие яркие, тонкие нитки, да и руки отдохнут после грубой шерсти и льна. Она и Моргаузу на ум наставит. А на следующий год пора бы уже и Моргейне дать в руки прялку; если она и впрямь родит Горлойсу еще одного ребенка, в это же самое время на будущий год она сделается тяжелой и неуклюжей: самое время сидеть да учить дочку прясть. В четыре года уже надо бы понемногу привыкать управляться с веретеном и скручивать нитку, хотя такая нить сгодится лишь на то, чтобы перевязывать предназначенную к покраске пряжу.
А еще Игрейна сторговала цветных ленточек: то-то чудесно они будут смотреться на праздничном платьице Моргейны! А когда ребенок вырастет из очередного платья, их нетрудно спороть и обшить ими ворот и рукава следующего. Теперь, когда девочка достаточно повзрослела, чтобы не пачкать одежду, более чем уместно одевать ее так, как подобает дочери герцога Корнуольского.