– Да, хозяйка. Великий день настал.
Она фыркнула, разбрызгав вино, и зашлась в смехе.
– Великий день! О да! Великовозрастное дитя получило новую игрушку. Подумаешь, великий день. – Она скривилась. – Такой пьяной я не бывала лет так пятьдесят. И, кажется, тому есть причина.
Пятьдесят лет?! Заметив моё изумление, она снова захихикала, словно маленькая девочка, скрывающая свой секрет.
– Мне несколько больше, чем кажется на вид, господин Вернье. А ты думал, я молода? – Она подошла ближе, и я собрал все силы, чтобы не отшатнуться. – Кстати, а сколько бы ты мне дал? Только честно. – Она ткнула пальцем мне в грудь. – Приказываю тебе говорить правду, раб! Я вздохнул, удивляясь про себя, как может человек испытывать такой ужас и не падать в обморок.
– Не могу поверить, что вам больше тридцати, хозяйка.
– Тридцати? – Она отшатнулась в притворной обиде. – Да будет тебе известно, что, когда я заключила сделку, мне исполнилось всего двадцать восемь. Правда, с тех пор минуло более трёх сотен лет.
Она умолкла и, уставившись на меня, отпила ещё вина. Её прищуренные глаза заставили меня усомниться в том, что она настолько пьяна, как кажется.
– Ну, что молчишь? Язык проглотил? – спросила она через некоторое время.
– Простите меня, хозяйка, но в это невозможно поверить.
– Разумеется, – промурлыкала она, подойдя вплотную и опустив голову мне на грудь. – Но, тем не менее, я здесь и помню многое. И я все так же прекрасна, ты не согласен? Разве ты не хочешь меня, господин Вернье? Неужто все ещё тоскуешь по своей мёртвой поэтессе?
В моей душе вновь закипел предательский гнев, но я вовремя взял себя в руки.
– Вы прекрасны, хозяйка.
– Да, прекрасна. Но, кажется, ты не хочешь меня. И я догадываюсь почему. – Она подняла лицо, заглянув мне в глаза. – Ты же это видишь, правда? Чуешь это?
– Что именно, хозяйка?
– Усталость. Кто бы мог подумать, что я так безмерно устану! Ты и представить не можешь, скольких пришлось иссушить, чтобы получить эти долгие годы. Сколько жизней было пущено по ветру, чтобы продлить существование усталой старухи, приговорённой к замужеству за кровожадным дураком – и раз за разом вынужденной смотреть на его бойни. Но это была сделка, понимаешь? Власть на долгие годы. Разумеется, только для тех, кто носит красное, да и то – лишь для немногих из них. Ведь именно в наших руках истинная власть, а совет… Совет – не более чем удобная ширма. Мы, вечно молодые и бесконечно усталые, – реальная сила, на которой стоит империя. Все это красноштанное дурачье надеется заключить такие же сделки. Мы продолжаем думать, что мы рабовладельцы! Глупцы! Мы – рабы. Великий дар, который мы себе выторговали, сковывает нас почище цепей.
Она стремительно подняла руку, и в шею мне ткнулась холодная сталь.
– Ты меня отвергаешь, – обиженно произнесла Форнелла. – До сих пор вожделеешь труп какого-то книжного червя, тогда как мог бы обладать мною. Ты хоть имеешь представление, сколько любовников у меня было? Сколько мужчин умоляло меня хотя бы о разрешении поцеловать ногу?
– Я был бы счастлив поцеловать вашу ножку, хозяйка, – тихо проговорил я, чувствуя, как остриё впивается в шею и по коже течёт струйка крови.
– Но ты же меня не хочешь. Мечтаешь о своей альпиранской подстилке. Может, лучше отправить тебя к ней? Как думаешь, а?
Потом долгие годы я пытался осмыслить произошедшее, однако так и не понял, что же тогда случилось. Страх вдруг ушёл, и я почувствовал то же, что она: всепоглощающую, неизбывную усталость. Помню, в тот момент я отчётливо осознал, что моя смерть неизбежна. Злоба ли генерала, кнут ли надсмотрщика станут её причиной, но я обязательно умру, если не сегодня, так завтра.
Я попятился, разведя руки, кровь сочилась из пореза на шее, которым меня наградила Форнелла.
– Не было никакой поэтессы, – произнёс я. – Как не было никакой женщины. Да, я любил, но мужчина, которого я любил, умер. Убит тем, кто, как я всей душой надеюсь, скоро явится и убьёт вас вместе с тем подлецом, которого вы именуете своим мужем. Я с радостью приму ваш дар, хозяйка, ведь это означает, что мне больше не придётся дышать одним с вами воздухом.
Она долго смотрела на меня, а я удивлялся тому, как ровно бьётся моё сердце. Может быть, это и есть то, что люди называют смелостью? Не знаю. Неужели именно так чувствует себя Убийца Светоча, идя в бой? Вот это неземное спокойствие?
– Я часто нахожу отдушину в объятьях рабов, – наконец произнесла она. – На какое-то время это помогает забыть об усталости. Ты же необычайно талантлив. – Она отбросила нож, и тот со стуком покатился по полу. – Иди, карябай свою льстивую ерунду. – Форнелла упала на подушки и вяло махнула рукой, отсылая меня прочь. – Может быть, заработаешь ещё несколько дней жизни.