– Они порченые, – пояснила Давока, заметив его нахмуренные брови. – Выведены неправильно и пахнут плохо.
Иллиан протянула Френтису миску овсянки:
– Мы и вам оставили немного, брат.
– Спасибо, добрая госпожа. – Он опасливо взял миску, проглотив вопрос, не сама ли она кашеварила сегодня, и принялся быстро хлебать размазню, оглядывая лагерь.
Как и все последние дни, аспект Греалин понуро сидел в одиночестве, будто потерявшись в своих мыслях. Давока с Эрмундом тренировались, сойдясь в рукопашной. Френтис заметил её хитрую улыбку и подумал, не стоит ли предостеречь Эрмунда, но тут же увидел довольную физиономию рыцаря и решил, что это ни к чему. «Когда только время нашли?»
Тридцать Четвёртый, всё ещё носивший это имя, упражнялся в языке Королевства под руководством Дергача. Другое дело, что урок сводился по большей части к основам употребления матерщины.
– Не-не-не, – солидно наставлял жирдяй. – Свинотрах совсем не то же самое, что трахосвин.
Джанрил Норин с пустыми глазами и отсутствующим видом точил меч, монотонно водя по лезвию бруском. В сторонке мастер Ренсиаль обихаживал последних оставшихся у него лошадей: того самого жеребца-ветерана и молодую кобылку. Он носился с идеей спарить их и вывести новую породу коней для будущих орденских конюшен, состоянием которых Ренсиаль был весьма озабочен.
– Порой, навалят соломы на пол, – бурчал под нос мастер, – а стены несколько месяцев не белены.
– Мы тут спросить вас хотели, брат, – произнёс Арендиль, вытаскивая Френтиса из задумчивости. – Ну, о воларцах.
– Что именно?
– Откуда они свалились на нашу голову? Давока говорит, вы там были. Вот Иллиан думает, что они все живут в одном большом-пребольшом городе, а мой дедушка рассказывал, что их империя занимает полмира.
– Империя действительно велика, – кивнул Френтис. – А Волар считается самым большим городом на свете, впрочем, сам я там ни разу не был.
– Но вы же видели их страну? – настаивала Иллиан. – Как получилось, что они превратились в таких чудовищ?
– Я видел там города и великолепные дороги. Видел жестокость и алчность, но всего этого хватает и у нас. Видел людей, чья жизнь может показаться странной на первый взгляд, но приглядишься – всё то же самое.
– Почему тогда они так жестоки к нам?! – Девушка серьёзно смотрела ему в глаза, ожидая честного ответа.
– Жестокость есть во всех нас, – проговорил Френтис. – Но они извратили её в добродетель.
Он вновь перевёл взгляд на лагерь, принудив себя пересчитать оставшееся войско. «Сорок три человека и восемь собак. И армия моя – не армия, да и я – не владыка битв». Френтис поднялся, подхватив с земли меч и лук.
– Мы уходим, – объявил он, повысив голос, чтобы привлечь внимание Давоки.
– Снова лагерь переносим? – с тоской в голосе спросил Арендиль.
– Нет. Мы вообще уходим из леса. Ничего у нас здесь не получается, пора отсюда убираться.
Джанрил стоял со старым ренфаэльским мечом на плече. При нём не видно было ни рюкзака с едой, ни фляжки – ничего, кроме меча.
– Тебе ведь не обязательно это делать, – мягко сказал ему Френтис. – Я бы очень хотел когда-нибудь снова услышать, как ты поёшь. Эта земля всегда славилась своими певцами.
Бывший менестрель равнодушно скользнул взглядом по лицу Френтиса и повернулся, чтобы уйти. Но, пройдя несколько ярдов, оглянулся и произнёс:
– Её звали Эллора. Она погибла, неся под сердцем моё дитя.
И пошёл прочь, вскоре растворившись в густых зарослях.
В глазах мастера Ренсиаля стояли слёзы. Френтис с огромным трудом уговорил его прогнать лошадей, направив их на север, чтобы сбить с толку преследователей.
– Их слишком легко заметить, мастер, – сказал он. – На перевале тоже есть лошади, и я уверен, мастер Соллис будет рад заполучить лучшего конюха Королевства.
Он приказал идти на запад, то есть дать крюк, прежде чем направиться на север, и по-прежнему оставлять как можно больше ложных следов для ищеек Дарнела. Френтис и Давока двигались в арьергарде, а Эрмунд, Арендиль и Иллиан – во главе отряда. Девушка разбиралась теперь в музыке леса не хуже любого брата или охотника. К вечеру они преодолели около двадцати миль, что в условиях Урлиша было совсем неплохо. Огня разводить не стали. Люди и собаки лежали, затаившись и согревая друг друга.