Женщина смеялась над ним. Перевернувшись на спину, она лениво и непринуждённо била по воде ногами.
– Да не волнуйся ты так! Мы слишком мелки и вряд ли заинтересуем красную акулу. Впрочем, у неё есть родственники и помельче. – Она снова рассмеялась и поплыла вперёд, тогда как страх Френтиса лишь обострился.
До берега добрались без происшествий, хотя Френтис мог бы поклясться, что какая-то чешуйчатая тварь царапнула его по ноге. Он собрал коряги и кое-как сложил их конусом. Женщина протянула руки и вскрикнула от боли и восторга, когда с ладоней полилось пламя, поджигая дрова. Из её носа потекла струйка крови, которую она машинально стёрла большим пальцем, однако от Френтиса не укрылось то, как она сжала кулак, когда все пламя вытекло, и он заметил судорожное подёргивание её плеч – свидетельство подавленной боли. «За все приходится платить, любимый».
Они грелись у костра, пока тьма не сгустилась и не взошёл месяц.
– Ты умеешь петь? – спросила женщина. – Всегда, понимаешь ли, мечтала услышать, как мой любимый поёт мне песню под луной.
– Нет, – ответил Френтис, радуясь тому, что в кои-то веки может ответить без понуканий.
– Я могу тебя заставить, ты знаешь как, – прищурилась она, но Френтис молча смотрел в огонь. – Наверное, хочешь узнать, кто это был и почему его имя оказалось в нашем списке?
Бок жутко зудел, кожа, можно сказать, горела. Он подавил желание почесаться, держа руки на коленях. Непонятно, знает ли женщина о его проблеме: она безразлично подбрасывала в огонь сучья.
– Не хочется тебе это говорить, но он не был плохим человеком – совсем наоборот, насколько мне известно. Справедливый и мудрый судья, независимый и неподкупный. Из тех, кому доверяют и бедные, и богатые. Именно у таких людей ищут защиты, когда приходят смутные времена. – Она кинула в огонь последнюю ветку и грустно улыбнулась Френтису. – Потому-то он и был в моём списке. Его убил не ты, а его собственная добродетель. Ты – всего лишь инструмент, чтобы воплотить в жизнь давний замысел.
Она подсела поближе к Френтису, обняла его и положила голову ему на плечо. Наверное, со стороны они выглядели прекрасно: ни дать ни взять юные возлюбленные, прижавшиеся друг к другу на пляже под луной. Но эту идиллическую картинку нарушил её голос, резкий свистящий шёпот душевнобольной женщины, не способной себя контролировать:
– Знаю, ты страдаешь. Я помню эту боль, любовь моя, пусть с тех пор прошло уже несколько жизней. Ты считаешь меня жестокой, но что ты знаешь о настоящей жестокости? Жесток ли тигр, охотящийся на антилопу? Или красная акула, промышляющая кита? Был ли жесток ваш безумный король, когда послал тебя на ту бессмысленную войну? За жестокость ты принимаешь волю, а воля у меня была с самого начала. Я ведь не сумасшедшая. Обещаю, едва мы покончим с этим списком, мы с тобой напишем новый, и тогда, вычёркивая имена, ты будешь радоваться, а не страдать.
Она прижалась крепче, довольно вздыхая… а зудящий бок горел огнём.
На островах они убили ещё двоих. Сначала – купеческого приказчика на Ульпенне, которого она сама задушила, когда тот, пьяный, вышел ночью отлить. Затем – подавальщицу из таверны на Астенне, которую Френтис заманил к себе в комнату, вертя у девчонки перед носом серебряной монеткой. Она хихикала, идя за ним по лестнице, хихикала, когда он с поклоном пропустил её в дверь и принялся зажигать лампу, хихикала, пока он сжимал её в объятьях. И вновь женщина позволила ему сделать всё быстро.
Они сели на корабль ещё до рассвета, успев отплыть с утренним отливом. Четыре дня спустя судно бросило якорь в Динеллисе – огромном, даже больше Миртеска, шумном порту. Место госпожи и телохранителя вновь заняли муж и жена, только на сей раз она надела «маску» испуганной мышки, а Френтиса заставила играть роль властного спесивца, избалованного сынка мельденейского купца, присланного проследить за торговыми делами отца. В Динеллисе их ждала очередная жертва – круглолицый трактирщик, которого Френтис громогласно принудил присоединиться к ним на веранде и выпить бокал вина. Там они его и оставили. Он сидел, невидяще глядя на бухту, а чаша покоилась на его обширном животе.