Я надела респиратор и длинные резиновые перчатки, — с мертвецами осторожность никогда не бывает лишней, — и подошла к нему.
Сначала, он слегка надавил на щель монтировкой, после чего вбил ее в узкий зазор. К моему удивлению, ничего не произошло.
— Для такого древнего сооружения дверь запечатана на совесть, — пробормотал он, нанося новый удар.
На этот раз монтировка зашла глубже, и он навалился на нее всем телом, пытаясь сдвинуть дверь. Она поддалась, но совсем чуть-чуть.
— Впечатляет, — присвистнула я, бросив взгляд на сумку, лежащую на земле. — Хочешь, принесу динамит?
— Пока рано, — выдохнул он, снова наваливаясь на монтировку. — Это был разогрев.
Дело продвигалось медленно, но с протяжным, вибрирующими стоном и скрипом, дверь наконец приоткрылась на несколько дюймов. Из щели повалил затхлый воздух, будто здание выдохнуло после веков молчания. Марк передал мне инструмент, а сам вцепился в край двери, выламывая ее, тянув до тех пор, пока проем не стал достаточно широким, чтобы мы могли пролезть внутрь.
Он тяжело дышал, по лбу катились капли пота, но уголки его губ дернулись в довольной ухмылке. Отступив в сторону и взмахнув рукой, он указал на вход.
— Говорил же, — выдохнул он, забирая обратно монтировку. — После тебя.
— Какой вежливый, — фыркнула я, закатив глаза и усмехнувшись краем губ. Я шагнула к проему, боком проскользнула внутрь, стараясь не задеть одеждой ржавый металл.
Внутри царила кромешная тьма, даже тонкая полоска света от входа не проникала внутрь глубже пары сантиметров. И было до ужаса холодно. Учитывая свежий осенний воздух снаружи, я не ожидала такой пронизывающей стужи. По коже тут же пробежали мурашки, и я по привычке стала искать в воздухе белые клубы дыхания. Их не было, но я списала это на респиратор.
Зубы начали стучать.
— Черт, — прошипел Марк, проскользнув следом. — Почему тут так холодно, мать его?
— Это склеп, детка, — усмехнулась я, хоть в голосе не было ни капли веселья.
Он был прав. Поток воздуха, врывающийся через дверь, был ненормально ледяным.
Возможно, это стоило бы воспринять как знак — здесь что-то не так. Но я не придала этому значения. Поворачивая голову то влево, то вправо, я дала возможность лучу фонаря, скользить по тьме, освещая внутреннюю часть мавзолея.
Вдоль стен были высечены ниши, от пола до потолка, как полки. И все они были заставлены. Коробки, вазы, разные безделушки. Вещи, которые вспыхивали и поблескивали в свете фонаря.
Внутри у меня все перевернулось.
— Вот это да… — прошептала я, едва слышно даже для себя.
Я обожала склепы. Ну, как и любая готичная девочка — теоретически. Но мое восхищение давно перешло границу простого увлечения. В этой тишине было что-то завораживающее. Пыль, повисшая в воздухе. Нетронутые паутины. Мне даже нравились кости. Черт, особенно кости. Я могла часами на них смотреть, представляя, кем был человек, которому они когда-то принадлежали.
Склепы, в которые я обычно проникала, принадлежали людям, которые были не самыми хорошими при жизни. Так что мне нравилось воображать их светлые стороны. Словно лучи солнца, пробивающиеся через узкие оконца и нарушавшие вечный сумрак. По моему опыту, даже в самых мрачных склепах всегда были следы света. То же самое касалось и тех, кому они принадлежали.
Но вообразить семью, покоившуюся в стенах этого места, было трудно. Это был самый роскошный мавзолей из всех, в которых я бывала. Повсюду белый мрамор, аккуратные гробницы, стоящие на отдельных каменных выступах, каждая со своей табличкой в золотой рамке.
Я сделала несколько шагов в непроницаемую тьму, и мой взгляд упал на три бетонные усыпальницы, расположенные точно по центру. Они были одинаковыми и почти не украшенными, за исключением табличек у подножия каждой. Любопытство внутри меня вспыхнуло с новой силой. Я так долго пыталась выяснить, кто же покоится в гробнице Петериков. И вот, наконец, у меня появился шанс узнать.
Как бы мне не хотелось рвануть к полкам и начать сгребать все, до чего могу дотянуться, я медленно подошла к первой усыпальнице и остановилась рядом, чтобы прочитать имя на табличке: