Реплика показалась ему какой-то фальшивой и чрезмерно официальной. Остор даже стыдливо опустил взгляд. Внутри него нечто болезненно сжалось, и он ощутил себя крайне неуютно. А потому, в стремлении как можно скорее покинуть сей дом, принялся поднимать уснувшего Шейтенора, затем уложил его на кровать и, произнося торопливое прощание, поспешно ушёл. После чего поднял оставленный на улице чемодан и, не оглядываясь, продолжил путь к клинике. При этом в голове его царила такая сумятица, что дорога не оставила следа в памяти. Остору помнилось только, что он часто поглядывал на часы. До вылета вертолёта оставалось совсем немного времени, а ему непременно хотелось увидеть брата.
— Другое дело. Верно сделали, что последовали моему совету и отдохнули. Выглядите значительно лучше, — довольно заключил Луизор, окинув взором посетителя.
— Да? Как-то отдохнуть у меня и не получилось, — сознался Остор, пытаясь рассмотреть на поверхности хромированной подставки под канцелярские принадлежности своё корявое отражение.
— Вот оно как. А я то решил, что раз моему посыльному дверь никто не открыл, то вы так крепко заснули. Простите, что в администрацию никого не отправил. Было ещё очень рано.
— Вы посылали за мной? Есть новости?
— Да. Ваш брат пришёл в себя. И теперь я готов сказать, что прогноз положительный. С ним всё будет в порядке, если только…
— Что если только? — задал он подозрительный вопрос вдруг замолчавшему доктору.
— Если только он с неделю у нас под присмотром полежит, а там и дома постельный режим соблюдать станет. Хотя бы какое-то время. Хотелось бы и дольше, но Владыка Риэвир, пусть его и тревожила сильнейшая головная боль, едва пришёл в сознание, как всерьёз вознамерился вернуться в Поднебесье. Пришлось ему даже снотворное вколоть.
— Ясно, — нахмурился Остор.
— В остальном проблем нет. Память не повреждена, да и прочие показатели почти в норме. Если же говорить об его навязчивой идее, то её сложно связать с нарушением психики. Как мне видится, порыв осуществить какую-то цель возник ещё до травмы.
Мужчина вынужденно кивнул головой и задумался. Однако молчание воцарилось ненадолго. Остор прищурил глаза, недовольно прицокнул языком и сказал:
— Когда Риэвир проснётся, то захочет сбежать куда подальше. И сбежит.
— Далеко ему не уйти. У него сейчас жуткие боли.
— Это вы его упрямства ещё не знаете, — хмыкнул Владыка, и в его глазах засветилась упёртая решимость. — Так что, пока он спит, наложите-ка ему на ногу гипс. А если припомнит, что его не было, то смело заявляйте, что первым делом вы, как врач, иными обследованиями занимались.
— Владыка Остор, — осторожно начал подбирать слова Луизор, не иначе как подумывая, что его собеседник тронулся умом. Но пока он размышлял как лучше выразить свои возражения, Остор уверенно продолжил:
— И так, чтобы выше колена был, накладывайте. Надёжнее будет.
— Но Владыка Остор…
— Мой приказ не обсуждается! Дело Острова.
— На левую или на правую? — обречённо уточник медик.
— Жаль, что ты так и не взял билеты на мюзикл, — вздохнула Инга, отходя от окна. — Заняться вообще нечем. И это выходной день! Мне иногда кажется, что ничего не делать даже сложнее, чем подготавливать самые занудные отчёты.
— Может, и так, — не стал возражать муж. — Но ты сама не захотела пойти прогуляться.
— Знаешь, после того как ты мне начал выносить мозг своим диагнозом, идти в гости к твоим друзьям-медикам, желания как-то не возникает.
— Можно в торговом центре посмотреть кино.
— Можно. Но телевизор ничем не лучше и не хуже.
После этих слов Инга, очевидно насупившись, села в кресло и уставилась на привезённую картину. Жена смотрела на ту всё чаще. При этом её взгляд менялся. Становился каким-то отрешённым, потерянным.
«А вдруг на этой живописи какое проклятье?» — похолодел от внутреннего предположения Антон, до сих пор не верящий ни в какую мистику.
— Что ты там так высматриваешь? — он подошёл ближе и мягко обнял супругу за плечи. Та облокотила голову на его руку и созналась:
— Каждый раз, как смотрю на эту картину, то вся комната даже исчезает. Ощущаю, будто переношусь куда-то. Словно сама стою внутри холста. Кажется, что этот мужчина не просто рисунок, а живой человек, которому очень и очень плохо. И мне и жаль его. И одновременно я его ненавижу отчего-то.
— Достаточно противоречивые чувства. И очень глубокие для такой безделицы… Может, снова наши фотографии повесить?