Мокрый Колян отряхивался в углу. Напротив него сидел на корточках Неофит с пустым ковшом в руках. Отец Василий читал молитву над спящей сном младенца Машенькой. Кощей от звуков молитвы страдальчески морщился. Тварью он быть перестал, но от привычек, обретенных за тысячелетие, быстро не избавиться.
— Колян, иди распорядись насчёт обеда, — приказал я. — Кухарка от вас, сам говорил, не сбежала. Святого отца, когда закончит, покормить надо. И супруга твоя, как очухается, тоже рада будет нормальной еды навернуть. Неофит, ты мне нужен. — Посмотрел на Кощея. — И ты, пожалуй, тоже.
Неофит с готовностью вскочил. Кощей выскочил за дверь впереди меня — рад был избавлению от льющейся в уши молитвы.
Я решил не насиловать просевшую ману, пусть восстанавливается. В подвал троекуровского дома мы спустились лестнице.
— Ой… — пробормотал Неофит.
А я почувствовал, как сами собой сжались от злости кулаки.
Подвал выглядел так, будто его пытались взорвать изнутри. И это почти удалось. Разнесенная в щепки мебель — оставшаяся тут, видимо, ещё с тех времён, когда Троекуров удерживал в подвале семейство некроинженера, — выщербленные стены, воронки на полу.
— Что тут было, Владимир?
— Тут он был один — против армии бесов, — процедил я. — И сражался до конца. Вот о чём в книжках-то писать надо! А не об этих ваших Змеях Горынычах. Домовой! Ты здесь?
Надежда была очень слабой. Призрачной. Но вдруг…
Тишина. Поначалу. А потом до нас донёсся слабый стон. Неофит ахнул.
— Яблочко! — я призвал Знак. — Покажи мне домового, хранителя дома Троекурова в Смоленске!
Яблочко, появившееся передо мной, покачнулось и подплыло к груде земли и битого кирпича в углу. Я бросился раскидывать груду. Спешил, но действовать старался осторожно, чтобы… Впрочем, созданию, показавшемуся из-под обломков, навредить уже просто не смог бы.
То, что осталось от домового, было почти прозрачным. Размером — едва ли с котенка. Крошечный старичок, лохматый, с растрепанной седой бородой, лежал на боку, поджав под себя ноги. Глаза он открыл с трудом. Глядя на меня, чуть слышно пробормотал:
— Ты пришёл…
— Пришёл. Чертей перебил, не беспокойся. Ни одного не осталось.
Губы старичка дрогнули в улыбке.
— Спасибо. Теперь и помирать не жалко. Много их… было. Не сдюжил я.
— Эй, ты погоди помирать! — Я осторожно тронул домового за локоть. — Сейчас такая жизнь начнётся, что вовсе не надо будет!
— Поздно, охотник. Поздно…
— Уходит из него жизнь, — подтвердил Кощей. — Недолго осталось.
Глава 10
— Из-за твоих чертей, между прочим, уходит! — рявкнул на Кощея я.
Тот развёл руками. Дескать, понимаю, но что ж теперь.
— Как ему можно помочь?
— Того не ведаю.
— Да блин. Толку с тебя…
— Это старинное волшебство? — глядя на домового, спросил вдруг Неофит. — Дедушка — из тех сказочных созданий, что жили до того, как звёзды упали?
— Из тех. А ты про них откуда знаешь?
— Бабушка Мстислава рассказывала. И ещё она говорила, что все эти создания будто единой нитью связаны. Твари — те каждая сама по себе. А эти — порождения старинного волшебства. Вроде как и порознь, да всё одно вместе.
— Всё одно вместе? — перепросил я. — Хм-м. А ну, Кощей, позови Лесовичку!
— Да как же я её позову? — удивился Кощей. — Лесьярушка — девица с характером, с самой юности такой была. Приходит лишь тогда, когда сама захочет.
— Угу. Когда захочет, значит. — Я выхватил меч и приставил к горлу Кощея. Крикнул: — Лесьяра! Для того, чтобы ты появилась, мне обязательно нужно начать его убивать? Или угрозу жизни возлюбленного и так срисуешь?
Некоторое время ничего не происходило, а потом воздух в подвале загустел. Соткался в вихрь, вихрь — в Лесовичку в обличье юной красавицы. Которая ринулась на меня с кулаками.
— Отпусти Славомыса, злыдень! Что он тебе сделал?
— Отпущу обязательно. И ничего не сделал. Ну, то есть, сделал, конечно, но в данный момент — без претензий. Просто скажи, ты можешь помочь домовому?
— Домовому?
Я ткнул пальцем. Лесовичка обернулась и увидела домового. Тот ещё больше уменьшился и уже почти истаял, сквозь прозрачное тело видны были осколки кирпича, на которых лежал.
— Ох, бедненький… — Лесовичка мгновенно забыла о Кощее, присела рядом. — Кто его так?
— Черти. Славомыса твоего подданные.
— Он не мой! — оскорбилась Лесовичка. Как будто не сама только что требовала освободить возлюбленного.
Взяла домового за крошечную, едва различимую ладошку. И принялась что-то шептать. Тельце домового дрогнуло. Он вскрикнул, выгнулся дугой. Закричал, как от невыносимой боли.