Как только тот упал, мы с Егором бросились к нему. Замотали цепями. На цепи повесили замки. К тому моменту, как раскатанное Костомолкой туловище обрело прежнюю форму, оно было заковано от шеи до пят. Туловище, лежа на каменном полу пещеры, судорожно дёргало руками и ногами, но ни на что более серьёзное было не способно.
Голова Кощея разразилась бранью. Я на всякий случай выждал — всё-таки потусторонняя тварь. Но цепи работали штатно, вырваться Кощей не мог. Основная его сила заключалась, видимо, в невозможности уничтожить тело. Убить Кощея было действительно нельзя — по крайней мере, до тех пор, пока не доберёшься до сердца. А пленить — пожалуйста. Что и требовалось доказать.
— Всё, лешак. Зелёные насаждения можешь убирать, дальше я сам.
Погрустневший дед Архип махнул рукой. Рощица, растущая вокруг постамента, начала истаивать. Через минуту уже и подумать было нельзя, что здесь когда-то что-то росло.
— Я твоё желание выполнил, охотник, — объявил леший. — В расчёте мы с тобой!
— В расчёте, — согласился я. — Только помни: одолел я тебя раз, одолею и другой. Мне для этого уже и помощь не понадобится.
— Да уж вижу, что не понадобится, — проворчал дед Архип. — Силы-то в тебе — эвона, сколько стало, за версту шибает! Забудешь тебя, как же. Ежели где почую, дальней дорогой обходить буду.
— Рад, что мы поняли друг друга. Рано или поздно я до тебя, конечно, доберусь. Программа максимум — истребить всех тварей на обозримом пространстве. Но, поскольку свою часть сделки ты честно выполнил, сегодня я тебя не трону. Забирай свою побрякушку и вали отсюда, — я поднял вверх руку с браслетом-прутом.
— Злыдень ты коварный, — заныл леший. — Меня тварью зовёшь, а сам-то⁈ Поработил, слово на крови взял, желание выполнить заставил — а как я всё честь по чести исполнил, так измываешься?.. О-ой, горе моё горькое! О-ой, каждый меня сироту-сиротинушку, обидеть норови-ит…
— Да погоди ты, не вой! Чем это я измываюсь?
— Освобождать меня не хочешь! О-ой, горе мне, горе…
— Да почему не хочу-то? — я начал злиться. — То есть, не то чтобы хочу, конечно, но по крайней мере не возражаю. Сказал же, забирай свою приблуду, да вали подобру-поздорову, пока я не передумал.
Леший всплеснул руками.
— Да как же я сам чары-то сниму? Это ты должен сделать.
— Я?
— Ну, а кто с меня слово на крови взял? Теперь, как я твоё желание исполнил, освободи меня от него.
Я вопросительно посмотрел на Егора.
— Ты что-нибудь понимаешь?
Тот пожал плечами.
— Видать, заклинание сказать нужно. Чтобы чары разбить.
— Какое ещё заклинание?
— Да мне почем знать? Я с лешаками сроду делов не имел. В наших краях эта погань и не водится почти.
— О-ой, горе мне го-оре! — пошёл на новый круг леший.
— Да заткнись ты, блин, — прикрикнул я. — Заклинание знаешь? Которое тебя от клятвы освободит?
— Нет, — леший так удивился, что даже выть перестал. — Кто же мне заветные слова-то скажет?
— Ну да, логично…
— Клятву тебе тогда Гравий подсказывал, — сказал Егор. — Стало быть, он и обратные слова должен знать. Да только на кой-они тебе?
— В смысле — на кой?
— Ну, заруби эту тварь, да и дело с концом. Возиться с ним ещё…
Леший снова взвыл в голос. Я покачал головой.
— Не, Егор. Я-то — не тварь, я своё слово держу. И не из-за возможных репутационных потерь, а потому что человек оттого и зовется человеком. Твари слово дадено, или кому — дело десятое. Клятву давал я, Владимир Давыдов. И становиться клятвопреступником не собираюсь… Короче. Побудь пока здесь, только не убей никого. Я за Гравием смотаюсь. Ты! — я повернулся к лешему. — Попробуешь на моего друга рыпнуться — вернусь, мокрого места от тебя не оставлю.
Это на моём ранге леший — ерунда, смахну и не замечу. А Егору, если лешего вдруг переклинит на нервной почве, не поздоровится.
Леший свирепо сверкнул на меня глазами, но промолчал. Стало быть, понял.
Я вспомнил, как выглядит сибирский оплот, и переместился туда.
— Гравий? — переспросил парнишка-администратор. — Не, сюда не приходил. Спит ещё, должно быть.
— А где он спит?
— У Евдокии, поди. Где ещё-то?
— Да что ж такое! Того гляди и этот объявит, что женится.
Парень прыснул.
— Да не-е! Евдокия Гравию — не зазноба. Тётка это его. Баба одинокая, бездетная. Гравий, когда здесь бывает, частенько у неё ночует.
— Понял. А где эта Евдокия живёт?
— Да тут, рядышком. Вёрст двадцать.
— Двадцать вёрст — это, по-твоему, рядышком?
— Ну да. Не двести же.