— Завершите свою мысль, — попросила государыня.
— Вам, полагаю, известна русская пословица о том, что не нужно складывать все яйца в одну корзину. Я предлагаю себя в качестве хранителя Знака.
— Смею заметить, вы тоже не вечны, господин Давыдов.
— Справедливое замечание. Позвольте исправить формулировку: я предлагаю свой род в качестве хранителя Знака. В конце января я планирую заключить брак с Катериной Матвеевной Головиной.
— Значит, вы сможете воспитать своих детей так, чтобы им можно было доверить Знак. А я — нет?
— А вас, ваше величество, воспитывали родители?
Молчание.
— Мы живём в интересном мире, ваше величество. Государственная элита воспитывается специально нанятыми людьми, и дети сызмальства становятся мишенями для интриг. Род Давыдовых, разумеется, тоже не последний в столбцах. Как и род Рюриковичей… Но я в первую очередь охотник, а не аристократ. А охотники — люди простые. И воспитанием своих детей я буду заниматься исключительно сам. Пусть мой дар и не передастся им, но всё равно они будут охотниками.
После долгой тишины государыня-императрица спросила:
— Интересно понять, кто же воспитывал вас, Владимир Всеволодович.
Я улыбнулся едва заметному своему отражению в оконном стекле.
— Жизнь, ваше величество.
— Что же вы называете жизнью? Двадцать лет в неподвижности в крестьянской избе? Или неполный год бесконечных боёв?
— И то, и другое. И третье.
— Да уж… — сказал Разумовский, осушив первую кружку в кабаке. Посмотрел на меня, как на сумасшедшего и покачал головой. — На волоске от смерти был.
— Я-то?
— Ну не я же! Так говорить с её величеством!
— Всё же хорошо закончилось.
— А могло закончиться очень плохо!
— Знаешь, чем аристократическая система общественного устройства отличается от, например, демократической?
— Просвети меня.
— Просвещаю. Демократия подразумевает власть большинства. А аристократия — власть лучших.
— И поэтому ты позволил себе отказать её ве…
— Цыц, Никита, давай без величеств. А то вон, вокруг уже уши вострят.
Разумовский спохватился и изобразил какой-то Знак, скрывающий беседу от лишних ушей.
— Так вот, — продолжил я, когда шум кабака стих, — если аристократ бездумно подчиняется — это очень фиговый аристократ.
— Хорошо сказано…
— Уж как пришлось. Если её величеству захочется пообщаться с кем-то, кто будет только кланяться и трепетать — она сможет затребовать себе любого крестьянина или работягу из мастерской Ползунова. Ожидать того же от графа Давыдова она не могла.
Разумовский вздохнул и поднялся.
— Выпью, пожалуй, ещё. А ты что же?
— Я? Не, я пока — пас. Печень берегу.
— Для чего же?
— Да у меня тут триплет свадебный намечается.
— У-у-у… Кстати говоря. Уже решил, где венчаться будете?
— Только не говори, что её величество что-то предлагает.
— Нет-нет, просто интересуюсь.
— Решил, — усмехнулся я. — Приглашение примешь?
— Конечно! — беззаботно согласился Разумовский и отправился за пивом.
Наивный чукотский юноша… Ну что ж, надеюсь, отец Василий будет рад таким гостям. А уж гости-то как рады будут…
Первым женился Глеб. В Полоцке. Было простенько, но со вкусом. В качестве гостей со стороны жениха выступали только охотники, но зато их было дофигища. Глеб объяснял это тем, что, в силу профессии, кроме охотников, почти ни с кем не общается, а выбирать кого-то особенного из тех, с кем каждый день плечом к плечу жизнью рискует — это вообще как-то по-свински.
Опять же, после недавнего большого мочилова Глеб поимел такое количество костей, что экономить на мероприятии не видел смысла. Как разумный человек, деньги он вложил не в корявые понты, а в бухло и еду.
Три дня гудел Полоцк. И за все эти три дня ни одна тварь не сунулась к стене. Твари затаились. Они переживали наступление новой эпохи — эпохи безоговорочного господства людей. Людям же пока было не до них. Но это только пока. Лично я до тепла отдохну, а потом — уж извиняйте. Дело надо заканчивать. Вон, в Египте, говорят, люди с пёсьими головами живут. Как таких не порубать? Обязательно надо порубать, думаю, и Неофит со мной отправится с огромным удовольствием.