Что бы сказала Рахиль на это? Волнует ли ее хоть сколько-нибудь, что зло ушло безнаказанным? Так ли уж просто махнуть на все рукой, хоть это, быть может, и вполне по-человечески? (Единственная подсказка, которую она проронила по этому поводу, состояла в том, что с точки зрения некоторых хасидов дети отнюдь не невинны. Привыкшие ко лжи, шалостям и непослушанию, маленькие дети представляют собой пример Йецер га-pa во всей красе, и потому их, как ни странно, следует бояться больше, чем взрослых.) Одного предрассветного часа Рахили хватило, чтобы перевернуть весь его, Майкла, мир с ног на голову и для верности еще потоптаться по нему, не расставаясь со своей всезнающей, ироничной улыбкой больше чем на минуту.
Телефон у кассы зазвонил, и бармен взял трубку. Его лицо расплылось в блаженной улыбке.
— О-оу! Мэнни, это здорово! Класс! Спасибо, что сообщил. С меня причитается.
Он повесил трубку, вычистил гриль и принялся гасить свет.
— Что такое? — удивленно спросил Майкл.
— Ох, дружище, извини, я думал, ты уже ушел, сказал бармен, набрасывая куртку. — Слушай, можешь угощаться за счет заведения. А я пошел!
— Куда?
— Сегодня вечером Пророк выступает в Нью-Йорке. На Тайме-сквер, через час.
Он схватил шляпу и ринулся прочь из темного зала, оставив входную дверь незапертой.
Майкл поднялся и натянул на себя парку. Если он хочет проследить за развитием событий, лучший способ — это сойтись со своим духовным двойником лицом к лицу. Если это и не поможет ему придумать, как воспрепятствовать тому, что задумал Пророк, то хотя бы подскажет, как сбежать из этого кошмарного мира доброты.
Майкл положил на стойку десять долларов в уплату за свой ужин. Готовность хозяина бросить свое дело, лишь бы собственными ушами услышать слово Исмаила, обеспокоила его. Он обнаружил связку ключей рядом со входной дверью и запер ее за собой, затем пропихнул ключи сквозь щель для почты, и они упали на покрытый кремово-зеленым линолеумом пол. Большего он сделать не мог.
На Майкла дохнуло промозглым холодом, но снегопад прекратился. Он направился к Бродвею, высматривая такси. До Тайме-сквер было больше сорока кварталов к югу и шесть к западу; ему не хотелось проделывать весь этот путь пешком в сгущающейся тьме.
На улицах, окружавших Центральный парк, было так же пустынно, как у Западной стены в воскресенье; все магазины, мимо которых он проходил, похоже, были закрыты. По-видимому, слух о грядущем явлении Пророка успел распространиться. По прошествии полутора часов Майкл в конце концов расстался с надеждой поймать такси — ему не встретилось ни одного — и направился к метро. Но, добравшись до ближайшей станции и спустившись по ступенькам, он обнаружил, что вход заперт. Метро тоже не работало.
— Метро не ходит, слышь? Ты не местный?
Голос послышался у него за спиной. Обернувшись, Майкл покосился на стоявшего вверху лестницы.
— Я уезжал на какое-то время, — сказал он и стал подниматься обратно. Может, на Шестой авеню с такси будет полегче. Мужчина с немытой распутинской гривой, одетый в клетчатый жакет поверх футболки, резко рассмеялся.
— Перемены, да? Больше, чем ты думаешь, Олден!
Майкл замер на верхней ступеньке. Какой-то инстинкт заставил его оглянуться, и он увидел в руках у мужчины разбитую бутылку.
— Что ты делаешь? — медленно проговорил он, собираясь уклониться от первого броска.
Мужчина зашатался, его лицо перекосилось в гримасе отчаяния.
— Исторгни порыв! — закричал он. — Исторгни порыв, Олден! Выпусти тьму!
Это был тот самый лозунг, который Майкл видел на плакатах по всему городу, и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что он исходит от Пророка. Майкл угадал верно и сделал шаг в сторону, пропустив первый удар бутылкой мимо себя; он ударил нападавшего в живот, а когда тот согнулся пополам, набросился на него и выбил бутылку у него из рук. Она упала на землю и разлетелась на куски.
Приняв защитную стойку, Майкл приготовился встретить следующую попытку.
— Больно ты мне нужен, — фыркнул нападавший, попятившись.
— Исторгни порыв… — тяжело дыша, проговорил Майкл. — Что это значит, а, парень?
— Догадайся сам, мужик.
С этими словами нападавший развернулся и заковылял прочь через дорогу, не обращая внимания на немногочисленные автомобили.
Если таково было евангелие, проповедуемое теперь Пророком, то, почувствовал Майкл, он начинает скатываться к образу, нарисованному Рахилью, — мятущейся душе, подверженной маниакально-депрессивным шараханьям между светом и тьмой. Такая непредсказуемость делала его еще более опасным. Отринуть своих внутренних демонов, в то же время продолжая исполнять их желания, — верный путь к гибели. Жадные и недалекие во имя своих целей станут хвататься за любые его капризы, но в конечном счете это означает одно: конец всего и вся.
Это ли требовалось от Майкла, чтобы отсюда выбраться? Он сделал глубокий вдох. Ему оставалось только надеяться, что он прав.
Чем ближе Майкл подходил к Таймс-сквер, тем больше людей становилось вокруг. Наученный горьким опытом, он сторонился их, как мог. По мере приближения к Сорок Второй улице толпа становилась все плотней. Рекламное табло над Таймс-сквер было превращено в гигантский хронометр, отсчитывающий минуты, остававшиеся до появления Пророка. Машин не было; Бродвей и прилегающие улицы поглотила ожидающая толпа — огромная возбужденная масса народа, пришедшая лицезреть своего спасителя. Переполнявшее ее безумие ощущалось столь же явственно, как электричество в предгрозовом воздухе. Так, значит, внезапный приток пострадавших в пункте экстренной помощи был всего лишь прелюдией. Исмаилов совершенный мир трещал по швам.
Власть Пророка над людьми стала приобретать облик чего-то предвечного, такого же изначального, как любовь или ненависть. Он мог делать с этим, что ему заблагорассудится. Майкл был уверен, что собравшиеся вокруг него тысячи людей без колебаний совершат убийство, самоубийство или разнесут город по кирпичику, стоит лишь Исмаилу затронуть в них соответствующую струнку.
«Он здесь». Волна докатилась до Майкла еще прежде, чем он услышал отдаленный рев — душераздирающий звук, одновременно отчаянный и исполненный удовлетворения. Миг спустя на платформе большегрузного автомобиля, разукрашенного, как для парада, появился Исмаил. За платформой, не позволяя толпе приблизиться, шли прислужники в длинных черных пальто и, невзирая на сумерки, темных очках, делавших их похожими на киношных мафиози. Несмотря на их присутствие, толпа с ревом подалась вперед, и Майкл заметил у них в руках короткие дубинки, от прикосновения которых всякий подошедший чересчур близко отлетал обратно в толпу, корчась, как оглушенная рыба.
Когда платформа величественно вползла в центр площади, Пророк заговорил.
— Друзья, день за днем я прихожу к вам с надеждой, что вот оно, свершилось — но увы. Я делаю все, что могу. Я стараюсь для вас. Вы получили все — я исцелил больных, воскресил мертвых, накормил голодных, утешил отчаявшихся. Я сделал это, потому что вы дали мне силу. Вы понимаете это?
Собравшиеся выглядели сконфуженными; такой поворот событий заставил их умолкнуть. Ничего подобного они не ожидали. Майкл увидел в глазах страх. Неизреченный гнев их спасителя, до поры им сдерживаемый, теперь показывал зубы.
— Мы могли бы иметь совершенный мир, второй Эдем. Вот чего я хотел для вас, для всех и каждого. И у вас есть сила! У меня есть сила! Так почему же вокруг до сих пор тьма?
Пророк указал на небо, которое было темным еще более, чем из-за надвигающейся ночи, — огромная свинцовая туча опустилась почти до крыш небоскребов. Что странно, она не отражала яркий свет городских огней, а поглощала их своей мрачной массой.
— Почему у нас нет окончательного чистого света, на который мы имеем право? Я скажу вам почему. Это все ты — и ты — и ты. — Исмаил ткнул пальцем в первых попавшихся людей в толпе. — Вы все еще остаетесь полны тьмы. Но ведь это попросту эгоизм. Не эгоизм ли это?