- Ты здесь вырос, - усмехнулась Анна. - Тебе не хуже нас эти места известны. Тем более, что это твоя работа. Вот и ищи!
Она сурово посмотрела на отца, не давая ему и рта раскрыть, и велела всем садиться за стол.
Перед едой никто не произнёс никаких молитв, не предложил взяться за руки, чтобы "обменяться энергией". В общем, всё было вполне заурядно: миска каши, чугунок картошки, кувшин с молоком.
Странные молчаливые женщины, даже имён не назвавшие, так и сидели за общей трапезой, молча пряча глаза под низко надвинутыми платками. Ужин походил, скорее, на тризну.
Но, удивительное дело, он ел варёную картошку, время от времени поглядывая на сотрапезников, и не чувствовал себя чужим.
Юл посмотрел в окно. Солнце опустилось к самому горизонту.
Перехватив его взгляд, Анна громко объявила:
- А теперь чай.
Вставая, она опрокинула стул, словно пьяная.
- Мне пора, - сказал Юл, вставая.
Но отец, усаживая его обратно, попросил:
- Куда ты на ночь глядя?
- Ну, хорошо, - неуверенно согласился Юл, взглянув на телефон.
Сигнала по-прежнему не было. Подумав немного, он решил остаться на ночь. Всё-таки отец просит.
Безмолвные женщины принялись убирать тарелки и ставить на стол чашки.
Отец придвинулся к Юлу поближе и, вынимая из полотняного мешочка трубку, предложил:
- Покурим?
Они вышли на крыльцо. Потемневшее небо на горизонте пересекала полоса, похожая на кровоточащую рану.
Юл достал сигареты, щёлкнул зажигалкой, предложил отцу, и, стараясь поддержать разговор, похвалил:
- Красивая у тебя трубка. Вересковая?
- Да-а, - протянул отец. - Вещь старинная. Вереск суеты не терпит. Сборщики месяцами бродят по верещатнику, со знакомыми кустами разговаривают. А как соберут, непременно его умертвят сначала.
Юл чуть не поперхнулся от таких слов.
- Вереск, он ведь живой, - продолжал отец. - Если комель разрезать, то увидишь в сердцевине красноватую жидкость. Это кровь его. Из живого-то вереска трубка не получится. Он сначала годок отлежаться должен. Потом выварить. Потом просушить. В идеальном случае, ещё как минимум год.
Отец выпустил облако дыма и спросил, держа трубку за чубук:
- Ну, что скажешь о нашей жизни?
Его глаза внимательно изучали лицо Юла.
Что он мог ответить? Он и не видел-то ничего. Да и можно ли в нескольких словах выразить странное тягостное впечатление.
- Всё не так, как мне представлялось, - неуверенно начал он. - Да и что можно представить за такое короткое время?
- А вы разве пытаетесь? Разве вам это важно? Мать твоя, покойница, всё хотела, чтоб ты уехал, в институт поступил и человеком стал, как она говорила. Считала, что на земле человек главный. Опасное заблуждение. Ведь земля-то эта непростая. Она не всякого примет и не всякого отпустит. Не каждый сумеет через Власовы Пастбища пройти. Вот ты думаешь, почему сюда приехал?
Он смотрел на сына, прищурившись.
- Ну, родня всё-таки, - неуверенно сказал Юл.
- Правильно, сынок, родня, - подтвердил отец, продолжая смотреть на него испытующим взглядом. - Только неспроста ты именно сегодня к нам явился. Ведь ночь-то эта - Велесова. В эту ночь такую силу можно обрести! Если, конечно, страх преодолеешь, не побоишься в подземелье спуститься.
Перехватив непонимающий взгляд Юла, отец покачал головой.
- Память, она ведь как погреб глубокий, как подземелье. Ты, поди, и не спускался туда не разу, - он снисходительно улыбнулся. - А вот мы сегодня дверь-то закрывать не станем. Пусть предки заходят и за стол садятся вместе с нами. Может, и ты вспомнишь...
- Ну, да, - поддакнул Юл, холодея, чувствуя, что впутался во что-то странное, неконтролируемое. - В этой деревне ведь одни Власовы живут, мне сказали.
Отец тихо засмеялся.
- Все мы здесь Власовы дети. И земли эти, - он широким жестом обвёл окрестности, - отцу нашему принадлежат.
Голос его был холоден и беспристрастен, в нём не чувствовалось упрёка.
- Отцу? - переспросил Юл, чувствуя, насколько бессмысленными кажутся здесь, в этом странном месте все его чаяния, мечты, да и вся его жизнь.
- Мы ждём, - игнорируя его вопрос, многозначительно произнёс отец. - Ждём часа, когда этот мир снова станет нашим.
От этих слов Юла передёрнуло.
- Мир давно изменился, - сбрасывая странное наваждение, ответил он и поискал глазами, обо что погасить сигарету.
- Зато здесь, - прервал его отец, убирая трубку в карман, - всё осталось по-прежнему.
Они вернулись на кухню в тот момент, когда одна из женщин ставила на стол самовар.
- Вот и чай, - облегчённо вздохнул отец.
Они снова уселись. Анна налила в чашку Юла какую-то густую пахучую жидкость.
Юл потянул носом терпкий запах и осторожно отхлебнул. Голова закружилась.
"Из чего они делают это пойло, - подумал он. - Это же невозможно пить".
Словно в ответ на его мысли Анна успокоила:
- Да не бойся ты, глупый, сурица это. Не слыхал? Правильно. Напиток-то древний, забытый, рецепт его никто, кроме нас, и не помнит уже. Если мудр, то на пользу, ну, а коли глуп....
И вдруг она улыбнулась ему так, что он чуть со стула не упал. Потом медленно встала и, перегнувшись через стол, погладила его по щеке. Прикосновение было приятным, волнующим, в нём было что-то запретное, неприличное.
Юл невольно покраснел.
Анна села, как ни в чём не бывало, продолжая смотреть на него без улыбки.
- Пей, - приказала она.
Её глаза лихорадочно блестели.
Юл сделал большой глоток. Жар хлынул в пищевод и стал быстро распространяться по всему телу. Юл запаниковал.
- Тише, тише, - проговорила Анна, медленно стягивая с головы платок. Каштановые волосы рассыпались по плечам. - Ты не бойся. Не страшно это... Обойдётся...
Юл дёрнулся, попытался встать, но понял, что не чувствует ног. Он даже посмотрел под стол - убедиться, что они есть.
- Проводи сына, - сквозь смех приказала Анна отцу.
Отец зажёг свечу, помог разомлевшему Юлу подняться и повёл по тёмному коридору. Юлу показалось, что идут они очень долго. Наконец, отец остановил его, открыл дверь в комнату, и, пожелав ему спокойной ночи, ушёл.
Юл остался один. Когда глаза немного привыкли к темноте, дошёл до кровати и лёг лицом вниз. Какое-то время лежал поверх одеяла, прислушиваясь к звукам чужого дома.
Часы на кухне пробили одиннадцать раз. В темноте что-то щёлкало, поскрипывало. Юл повернуться на бок, и вдруг заметил слабый свет, проникающий сквозь щели между дверными досками. Потом чьи-то когти царапнули стену.