С другой стороны, остаться на месте означало ввязаться в более или менее неприятный конфликт, что улучшению настроения тоже не поспособствует. И даже если дело обойдется без ссоры, хорошего все равно мало: пьяная компания и шансон во всю мощь динамиков по соседству — это совсем не то, ради чего они с Романом выбрались за город.
«Куда ни кинь, все клин», — подумала Даша с нарастающим раздражением. День был испорчен окончательно и безнадежно. Она хотела обернуться, чтобы поинтересоваться реакцией мужа на происходящее безобразие, но тут на плечо ей бесцеремонно опустилась чужая рука, приобняла, будто невзначай скользнув по груди, и один из приехавших в полосатом джипе молодых людей, опустившись перед ней на корточки, с гаденькой улыбкой уличного ловеласа сказал:
— Привет, красивая!
— Скучаем? — присоединился к нему, участливо склонившись над Дашей, второй.
Даша погасила окурок о подошву своего туристского ботинка и очаровательно улыбнулась.
— Уже нет, мальчики, — сказала она.
С неба, которое было бы по-настоящему голубым, если бы не повисшее над городом сизое марево выхлопных газов, светило по-осеннему мягкое, незлое солнышко. Дувший с утра ветер прогнал тучи и стих, так что на пригреве было по-настоящему тепло. О вчерашнем ненастье напоминали только темные пятна и полосы влаги вдоль бордюров и в трещинах асфальта, куда намело пыли. Где-то неподалеку размеренно шаркала дворницкая метла, и сквозь несмолкающий, похожий на океанский прибой шум большого города время от времени можно было услышать, как падает, с шорохом и негромкими щелчками задевая ветки, сорвавшийся с дерева мертвый лист.
Ростислав Гаврилович сидел на садовой скамейке в сквере, держа на колене свернутую газету, и рассеянно поглядывал по сторонам из-под козырька кепки, надетой не столько для того, чтобы защитить генеральскую лысину от непогоды, сколько из милосердия к прохожим, которых неизменно пугал обезобразивший его макушку страшный шрам. Одно время, сразу после выписки из госпиталя, Алексеев пытался носить парик, но привыкнуть к шраму (и даже к не всегда адекватной реакции на него окружающих) оказалось легче, чем к тому зрелищу, которое Ростислав Гаврилович наблюдал в зеркале, когда его надевал (парик, разумеется, а не зеркало).
Поблескивающие из-под козырька кепки солнцезащитные очки в сочетании с газетой придавали ему окончательно криминальный, шпионский вид, но тут Ростислав Гаврилович ничего не мог поделать: очки ему были необходимы, потому что вместе со шрамом он приобрел заболевание, в просторечье для краткости именуемое светобоязнью. Газету же генерал прихватил безо всякой задней мысли, просто затем, чтобы скоротать время и узнать новости, которых не было в оперативных сводках.
С новостями он просчитался, как, впрочем, и всякий раз, когда в голову ему взбредала эта блажь — почитать прессу. Материалы, что не были написаны под диктовку тех, кто платил газетчикам (или тех, кого они боялись), поражали разве что низким уровнем информированности авторов да убогостью их же фантазии. Все это заставляло вспомнить крылатое изречение (принадлежащее, кажется, Ярославу Гашеку): «Новости — это то, что от вас скрывают, все остальное — реклама».
О Верхней Бурунде в газете не было ни слова; вообще, средства массовой информации говорили на эту тему мало и невнятно. Генерал Алексеев не видел в этом ничего удивительного: рекламодателей в широком смысле этого слова данное государство-однодневка не интересовало, а информация о происходящих там событиях в силу ряда объективных причин была скудной, трудно поддающейся проверке и вряд ли достоверной.
И это было очень, очень плохо.
Ростислав Гаврилович вспомнил лицо и голос немолодой женщины — пожалуй, своей ровесницы, может быть, лишь чуточку моложе, — с которой переговорил буквально пару часов назад. Оставалось только гадать, как, каким чудом она его разыскала и сумела выйти на контакт. Их знакомство было мимолетным и ни к чему не обязывающим, а встреча — единственной и не особенно запоминающейся. Лет с тех пор прошло немало, и на протяжении всего этого времени генерал ничего об этой женщине не слышал. Конечно, муж и жена — одна сатана; кроме того, ее благоверный мог на всякий случай оставить ей координаты бывшего сослуживца. Правда, было непонятно, откуда эти координаты у него самого, да и подобные фортели никогда не были ему свойственны: муж этой дамы всегда четко отделял служебный долг от личных интересов и никогда не пытался использовать свое положение в корыстных целях. Впрочем, долго гадать не стоило. Верным, скорее всего, было первое предположение: с кем поведешься, от того и наберешься. Доведенная до отчаяния женщина способна на многое, а если она при этом еще и жена офицера — да не просто офицера, а опытного армейского разведчика, — о, тогда держись! Муж может сколько угодно скрывать от нее подробности, касающиеся своей работы, но жена, если это именно жена, а не холеная пиявка, круглые сутки занятая болтовней по телефону и полировкой ногтей, все чувствует сердцем и со временем овладевает способностями и навыками матерого резидента, не говоря уже о замашках командующего армией, в зачаточном виде свойственных любой женщине.