— Я бы так не сказал, — возразил менеджер. — Я же все понимаю: у вас служба, речь идет о спасении людей и так далее… Но и вы поймите: мне вовсе не улыбается перспектива оплатить убытки из своего кармана…
— Крайнего ищете, — с уверенностью повторил Юрий. — Считайте, что уже нашли. И раз уж все равно пропадать… Сундук, — окликнул он одного из бойцов, не занятых причинением ущерба чужой частной собственности, — сделай одолжение, помоги вот этому господину снять пиджак и рубашку. И дайте ему что-нибудь накинуть, а то простудится, носи ему потом апельсины…
— Что вы себе позволяете?! — пискнул менеджер, но здоровенные, как совковые лопаты, и примерно такие же нежные лапы Сундука уже легли ему на плечи, одним неуловимым движением вытряхнув из пиджака.
Реквизированные предметы гардероба оказались Юрию, мягко говоря, маловаты. Рукава пиджака не доставали до запястий, а о том, чтобы его застегнуть, не могло быть и речи.
— Ну и пугало, — сказал Сундук, окинув Юрия критическим взглядом.
Зеркало в подвале, разумеется, отсутствовало, но, чтобы убедиться в справедливости данного замечания, оно не требовалось: Юрий и сам чувствовал, что выглядит странно, чтобы не сказать глупо. Чувство было подозрительно знакомое, хотя он уже и не помнил, когда и при каких обстоятельствах его испытывал. А впрочем… Ну да, так и есть! Примерно так же он выглядел и чувствовал себя, когда, уволившись из армии и вернувшись домой с войны, на которой провел несколько долгих лет, примерил свои старые гражданские тряпки.
Прогонять воспоминание о давней истории, закончившейся в меру скверно, не пришлось — оно ушло само, как уходит воспитанный человек, заглянувший к знакомым и с порога понявший, что хозяевам не до него. Якушев скрестил на груди руки и двинул плечами, сведя вместе локти. Послышался негромкий треск, после чего лопнувший вдоль всей спины пиджак легко застегнулся. Менеджер ахнул, но его возмущенный возглас заглушил дробный грохот посыпавшихся в пролом кирпичей.
— Ну, будет, — сказал Юрий. — Вам только дай волю, вы пол-Москвы снесете.
— Ломать — не строить, — отставляя к стене испачканную известкой и рыжей кирпичной пылью кувалду, сказал один из бойцов.
Вооружившись фонарем, Юрий первым нырнул в пролом, за которым обнаружился пустой коридор с низким потолком и сырым земляным полом. Вдоль покрытых облупившейся побелкой, испещренных потеками и пятнами сырости стен тянулись кабели и трубы, с которых свисали лохмотья теплоизоляции и черные от грязи клочья старой паутины. За поворотом коридор расширился, впереди показалась ведущая наверх лестница, у подножия которой, оставляя лишь узкий проход посередине, громоздились груды наваленных как попало картонных ящиков, каких-то мешков и сломанных стульев. Зрелище было отрадное, поскольку означало, что подвалом пользуются. А раз пользуются, значит, наверху имеется дверь, которую, если чуточку повезет, можно открыть.
Там, наверху, располагалось небольшое уютное кафе, которое Юрий пару раз посещал, оказываясь по делам в этом районе Москвы. Здесь неплохо готовили и подавали по-настоящему хороший, крепкий, умело заваренный кофе. По вечерам в кафе играл струнный квартет, но сейчас до вечера было еще далеко, и в тесноватом обеденном зале происходил концерт иного рода.
Первый аккорд этой бездарной какофонической пьески прозвучал примерно полчаса назад. За это время те, кому следует, изучили записи установленных поблизости камер наружного наблюдения. Много это, как всегда, не дало: одна из камер зафиксировала момент, когда в кафе вошел некий прилично одетый гражданин старше тридцати лет, навьюченный двумя тяжеленными сумками. Это было все; записи камер внутри кафе наверняка были куда более занятными и содержательными, но, чтобы их изучить, в кафе еще нужно было проникнуть.
Примерно через минуту после того, как гражданин с тяжелыми сумками вошел в заведение, прохожие услышали выстрел и крики. Кто-то позвонил в полицию; один из свидетелей, которому каким-то чудом удалось выскочить из кафе буквально в последний момент, рассказал, что посетитель с сумками стрелял в охранника — тот, видите ли, не хотел пускать его в зал с багажом. Убедиться в правдивости этих показаний не составляло труда: лежащий посреди вестибюля труп был превосходно виден сквозь стеклянную дверь.
Дальше все пошло как по маслу: мигалки, бронежилеты, снайперы, ОМОН, спецназ, заложники и, как водится, переговоры, которые очень быстро зашли в тупик ввиду явной абсурдности выдвигаемых террористом требований. Забаррикадировавшийся в кафе чудак то настаивал на освобождении всех до единого политических заключенных (хотя так и не смог назвать ни одного конкретного имени), то запрашивал пять миллионов евро, бронетранспортер до аэропорта и самолет с полными баками, то требовал вызвать президента вместе с премьером для личной, строго конфиденциальной беседы. Операцией по освобождению заложников командовал генерал-майор Копытин, известный как большой сторонник крутых мер. Он устранил бы проблему в два счета — маленькое кафе со стеклянной стеной плохо приспособлено для того, чтобы держать оборону и играть в пятнашки с профессиональными снайперами, — если бы не одно маленькое «но»: доморощенный террорист, с которым связались по телефону, упорно плел что-то о «мертвой руке» — устройстве, которое сработает, как только его застрелят, и уничтожит всех заложников до единого.