— Пожалуйста, пойдемте.
— Пожалуйста, идемте со мной, — сказала Женевьева мне.
Мы прошли в комнату, которую я видела раньше. Старик лежал на тюфяке, мадам Лабисс, видимо, пыталась устроить его поудобнее. Она укрыла его покрывалом и поставила в комнате небольшой столик и стулья. На полу даже коврик лежал. Но голые стены, единственным украшением которых служило распятие, да еще скамеечка для молитвы в углу, делали комнату похожей на монашескую келью.
Старик, голова которого покоилась на подушке, представлял собой жалкое зрелище: глаза глубоко ввалились, нос заострился. Он был похож на хищную птицу.
— Мадемуазель Женевьева, месье, — проговорила мадам Лабисс.
На лице его промелькнуло выражение, по которому я догадалась, что он узнал ее. Губы его шевельнулись, речь звучала глухо и невнятно.
— Внучка…
— Да, дедушка. Я здесь.
Он кивнул, и перевел взгляд на меня. Очевидно, левый его глаз не видел — он казался мертвым, но правый глаз замечал все.
— Подойди ближе, — сказал он, и Женевьева двинулась к его постели. Но он продолжал смотреть на меня.
— Он говорит вам, мисс, — прошептала Женевьева. Мы поменялись с ней стульями, я села поближе к нему — похоже, это его удовлетворило.
— Франсуаза, — сказал он. Тогда я поняла, что он принял меня за мать Женевьевы.
— Все в порядке. Пожалуйста, не волнуйтесь, — сказала я.
— Не надо… — бормотал он. — Будь осторожней. Смотри…
— Да, да, — успокаивающим тоном говорила я.
— Не нужно было выходить замуж… за этого человека. Я знал… что это плохо…
— Все хорошо, — старалась уверить его я.
Лицо его исказилось.
— Ты должна… Он должен…
— О, мисс, — произнесла Женевьева, — я этого не вынесу. Я сейчас вернусь. Он бредит. Он даже не узнал меня. Мне оставаться?
Я покачала головой, и она ушла, оставив меня в этой странной комнате наедине с умирающим. Я поняла, что он заметил ее исчезновение, и ему стало легче. Казалось, он собирается с мыслями.
— Франсуаза… Держись от него подальше… Не позволяй ему…
Он изо всех сил старался убедить меня в чем-то, и я старалась понять значение его слов, потому что говорил он о графе, и я чувствовала, что в этой самой комнате я могу раскрыть тайну смерти Франсуазы. И больше всего на свете я хотела доказать, что ее муж был непричастен к ее смерти.
— Почему? — спросила я. — Почему я должна держаться подальше от него?
— Такой грех… такой грех… — простонал он.
— Вам не нужно расстраиваться, — сказала я.
— Вернись сюда… Уезжай из замка. Там только несчастье и погибель… для тебя.
Усилие, потребовавшееся для такой длинной речи, казалось, истощило его силы. Он закрыл глаза. Я пришла в отчаяние — ведь он мог столько поведать мне.
Вдруг он открыл глаза.
— Онорина, ты так прекрасна. Наше дитя… что станет с ней? О, грех… грех.
Силы вновь покинули его. Казалось, он умирает. Я пошла к двери позвать Мориса.
— Конец близок, — сказал Морис.
Лабисс посмотрела на меня и кивнула.
— Мадемуазель Женевьеве нужно быть здесь.
— Я пойду и приведу ее, — сказала я, радуясь возможности уйти из комнаты, в которой витала смерть.
Идя по коридору, я поразилась царившей в нем темноте. Здесь витала смерть. Я ощущала ее. Было такое впечатление, будто из этого дома изгнали свет, будто здесь грешно было смеяться и быть счастливым. Как могла бедная Франсуаза жить в таком доме? Как она, должно быть, была рада убежать отсюда в замок!
Я дошла до лестницы и остановилась у ее подножия, глядя вверх.
— Женевьева, — тихо позвала я.
Ответа не было. На лестничной площадке было окно, свет из которого почти не проникал: оно было наполовину зашторено тяжелыми занавесями и так, вероятно, здесь было всегда. Я подошла к окну, оттуда был виден разросшийся сад. Я попыталась открыть окно, но не смогла. Его, наверное, не открывали годами.
Я надеялась увидеть Женевьеву в саду и подать ей знак, но ее там не было.
Я снова позвала ее — ответа не последовало, и я стала подниматься по ступеням.
В доме стояла мертвящая тишина. Не пряталась ли Женевьева в одной из этих комнат? Мысль о смерти, видимо, приводила ее в ужас. На нее это было очень похоже — убегать от того, что она не могла вынести. Может быть, в этом и была причина ее несчастий. Я должна заставить ее понять, что если она чего-то боятся, лучше смотреть опасности прямо в лицо.
— Женевьева! — позвала я. — Где вы?
Я отворила дверь. Это была темная спальня, шторы в которой были наполовину опущены, так же, как на лестничной площадке. За ней я обнаружила другую дверь. Судя по всему, этой частью дома не пользовались много лет.