***
В один день всё переменилось. В штаб прискакал вестовой с письмом, через пятнадцать минут трубили уже общий сбор, всё закрутилось, завертелось. Слышалось ржание лошадей, бряцание оружия, топот ног. Я кинулся к своей квартире, быстро собрался, проверил оружие и выбежал на главную площадь. Полковник наш сообщил, что мы выступаем немедленно, так как пруссы неожиданно напали на Силезию, и уже приблизились к нашему городку. Скорость передвижения неприятеля поразила.
Мы выдвинулись из города. Пехотинцы шагали с ружьями на плечах, мы гарцевали на конях, позади скрипели телеги с пушками, а в арьергарде пылил обоз. Мерное движение и пение пехоты действовали умиротворяюще. Дорога вилась между холмами в лощине. Пасмурное небо висело над головой.
Я предался мечтам о моей вдовушке, как я вернусь в Пржедомышль, она будет меня радостно встречать, вспоминал её нежные уста, объятия и поцелуи.
За поворотом дорога вынырнула на равнину. Перед нами расстилалось широкое поле овса. Кавалерийский разъезд авангарда обнаружил впереди прусские силы. Внутри как будто что-то оборвалось, а что-то натянулось как струна.
Наши войска перестроились в боевой порядок и приготовились к сражению. Мы приближались к противнику– пехота в две шеренги, мы в колонну, артиллерия разместилась в промежутках между построениями пехоты. И всё это под негромкие чёткие приказы с обеих сторон, да шелест молодого овса. Наконец мы сблизились, и раздались первые залпы.
Дальнейшее я помню смутно. На каждых два залпа нашей пехоты пруссы отвечали пятью, пока мы сосредотачивались, чтобы наскочить на их строй своей конницей, их конница в трёх местах прорвала наши цепи, и, поддерживаемая огнём лёгких маневренных пушек, понеслась крошить и нашу пехоту, и нашу кавалерию. Я тоже принял участие в рубке, и как мне удалось выскочить живым, только немного поцарапанным и на своей стороне, мне непонятно.
Прозвучал приказ к отступлению, и нам пришлось позорно отходить к тем же холмам. Потери оказались столь внушительны, что мы оставили и Пржедомышль – мы даже не зашли в город, а стыдливо обошли его стороной. В общем, отступление наше было позорным бегством.
С войсками другой армии мы соединились только возле Пардубиц, засев плотным клином между холмов. Именно наше расположение дало нам небольшую передышку, поскольку воевать «регулярно» в такой позиции было невозможно.
Под покровом ночи пандурский отряд сделал вылазку и приволок несколько пруссов и их пушку.Солдаты прусской армии оказались наёмниками, причём и организация их войск в корне отличалась от нашей. Наёмные силы из разного отребья и случайно пойманных иностранцев, например по пьянке, были вымуштрованы как дрессированные животные в цирке шапито.
В итоге они имели благодаря более совершенному оружию и муштре невероятную скорострельность, но всё их военное мастерство держалось на страхе, что их будут нещадно бить, и страхе, что идущие сзади солдаты пристрелят не только дезертиров, но даже просто более слабых.
Офицер вёл себя надменно и вызывающе, и отказался что-либо говорить, но зато при нём была карта с отметками будущего расположения войск. Однако нам эта информация помогла мало. Мы выиграли только несколько дней, но вскоре нам снова пришлось спешно отступать, просто чтобы не оказаться в окружении.
При этом чем южнее мы перемещались, тем хуже относилось к нам местное население. Вместо ожидаемой помощи мы часто наталкивались если не на откровенный саботаж, то на изображение незнания языка, непонимания просьб и команд.
Морально мы были совершенно потеряны, так как пруссы даже вошли в Прагу, и никто не успел им помешать. Мы просто были намного слабее хорошо дрессированной прусской пехоты и высокоманевренной конницы.
Усталые, измотанные, мы вошли в село Вретень. Кони были изморены долгим переходом, им требовался овёс, для артиллерии и обоза необходимы были свежие лошади. Однако селяне делали вид, что они нас совсем не понимают. Мы никак не могли добиться еды для себя и несчастных животных, ни новых лошадей. В итоге полковник распорядился выбрать десяток самых несговорчивых мужиков и показательно расстрелять их на виду всего села.
Всё во мне восставало против этой экзекуции. Как можно убивать мирных людей? Ну, в конце концов они простые селяне, неужели их лишать жизни за глупость?
В этот момент один из приговорённых поднял на меня глаза и сказал на чешском что-то вроде «поганые захватчики, маму вам....» и далее весьма что-то непристойное. Вся кровь бросилась мне в голову. Да как смеет этот червь что-то говорить про мою маму, этого чистого ангела? Теперь я сам готов был не только расстреливать, но даже своими руками рвать и кромсать этих предателей.